– Андрюша, прошу тебя, умоляю! – с надрывом в голосе, заливаясь слезами, говорила бабуля. – Не бросай ее! Пропадет она, сгинет! Не бросай хотя бы сейчас, пока Полина не подрастет! Гены это проклятые, болезнь по линии отца! Бабка ее была точно такая, и прабабка, у них в роду женщины гулящие до сумасшествия были. Мы думали, минуло. Отец-то Катькин, Петенька мой, единственный сынок в роду остался. И человек чистейшей души и верности. Никогда на сторону не смотрел, все я да я у него главная в жизни, любовь у нас была настоящая. Да умер рано, за грехи матери, видать, расплатился. И Катя росла спокойной, хорошей девочкой, мы уж решили, что пронесло. Я так радовалась вашей семье, дочурке, смотрела, как дружно да ладно живете. А оно вот вылезло! – И бабушка расплакалась горестно. – У бабки ее тоже после тридцати это проявилось. Как с ума сошла. С кем она только не шлялась и в какие притоны не таскалась, спасали, выручали, уговаривали – все бесполезно! Отлежится от побоев и грязи и сбегает опять. Болезнь это, Андрей, наследственная, к врачу Катю хорошему надо. Да только ничего уж не поделаешь, разве что в монастырь.
Полинка тихо-тихо вернулась в свою комнату, залезла в кровать, накрылась с головой и тоненько так завыла от ужаса.
Значит, и с ней случится то же самое?!! И она такая же, как мама?!! И она вот так же будет предавать родных и делать всякое с чужими, незнакомыми мужиками?! Это такая наследственная болезнь, как лопоухие уши, и с ней ничего невозможно сделать?!
Это стало страшной тайной и кошмаром Полины на долгие годы. Она практически переехала к бабушке Ане, мотивируя это тем, что ей оттуда ближе в школу ходить. Мудрая бабуля смогла вытащить из внучки кое-какие подробности ее страхов и начинающейся фобии и отвела к знакомому специалисту. Только Поля не захотела говорить с чужим человеком, предпочтя спрашивать советов у бабули.
Она боялась мужчин. Вернее, не самих мужчин, а близкого общения с ними: дружеского или более романтического – любого, выходящего за рамки нейтральных отношений, вот тогда бабушка и подсказала ей, как и что надо говорить, чтобы не обидеть мальчиков, когда они признаются в любви и начинают ухаживать.
А мама уже неслась стремительно к саморазрушению. Когда Поле исполнилось пятнадцать, девушка вернулась жить домой. Папе нужна была помощь, один он уже не справлялся, да и от дочери перестал скрывать уродливую правду. Смысла не было, все стало настолько очевидно.
Все, о чем говорила в ту ночь бабушка Тома, воплощалось в жизнь страшной, жуткой реальностью. Катя не пила, не курила и не принимала наркотиков, и это единственное, что спасало хоть как-то ее здоровье. Но она уже неслась без остановки и разбора – какие угодно мужики, лишь бы страсти кипели – нет, не просто секс, нет! Это у нее не бешенство того самого органа! Ей нужна была постоянная видимость любви, нужности мужчине, его демонстрация огненной страсти к ней, постоянного сексуального желания и зашкаливающие эмоции.
Екатерина искала и находила таких мужчин и такие страсти! Господи, откуда только не вытаскивал ее отец! Рисковал страшно, дважды на него нападали с ножом, но он отыскивал жену и привозил домой. Отмывал, сам лично водил за руку по врачам, лечил, уговаривал. Она каялась, рыдала, падала перед ним на колени, целовала ему руки и ноги и клялась, клялась, а через несколько дней снова исчезала.
Полина включилась в эту жизнь, помогая отцу тем, что взяла на себя ведение всего домашнего хозяйства, заброшенного родителями. Она тогда уже вязала и вышивала, а потому зарабатывала кое-что и еще готовила хорошо, осваивала новые рецепты. Как-то жили.
Не выдержав этой бесконечной изматывающей и бесполезной борьбы за жену, Андрей Олегович после очередного ее покаяния и клятв положил Катерину в клинику неврозов по доброй воле жены, проявленной в момент очередного покаяния. Мама пролечилась там три месяца. Вышла из клиники, вернулась на работу, где ее очень ценил начальник, и, казалось, стала спокойной и нормальной. И у Полины с папой появилась робкая надежда на хоть какую-то передышку.
Она продержалась ровно год.
Полине исполнялось восемнадцать лет. Приехала бабушка Тома, пришла бабушка Аня, они втроем накрыли прекрасный стол, два дня готовили, торт испекли. Решили никого не приглашать, семьей отметить. И так здорово получилось – вкусно, тепло и уютно. Говорили замечательные тосты, много шутили, смеялись…
И тут маме позвонили на сотовый. Она ответила… и изменилась вся в один момент. Преобразилась – другой человек!
– Нет! – взмолилась Полина. – Не надо, мам!
– Я ненадолго! – подхватилась легкой птичкой из-за стола Катя и ринулась в прихожую, на ходу что-то объясняя: – Я по делам, всего на пару часиков! И вернусь.
– Мам, нет, – строго сказала Полина и загородила ей входную дверь. – Только не сегодня, прошу тебя!
– Поленька, девочка моя, – заговорила с ней ласково мама и взяла ее ладони в руки. – Мне надо, понимаешь? Мне очень надо, меня ждут.
Она вся светилась, глаза горели возбуждением, она даже дышала чаще, как от бега, в предчувствии, ожидании этой встречи, и вся уже была не здесь – там, с тем мужчиной, в той страсти и иллюзорной жизни.
– Я прошу тебя, мам, останься. Не уходи сегодня, – настойчиво, твердо, но все же попросила Полина.
И вдруг, в секунду, мама изменилась! Лицо сделалось жестким, пугающим, глаза сощурились, нос заострился и, сильно сжав ладони Полины, так, что ей стало больно, она прошипела пугающим голосом:
– Пусти!
– Пусти ее, – сказал папа.
Поля подняла на него глаза. За его спиной стояли обе бабули, бабушка Тома рыдала, а бабушка Аня обнимала ее за плечи и успокаивала. А папа, засунув кулаки в карманы, смотрел на Полину – бледный, осунувшийся буквально за пару минут, и по его лицу и позе было отчетливо видно, как беспредельно он устал.
– Пусть идет, – отпустил он маму и предупредил ровным четким голосом, без эмоций: – Только, Катя, если ты сейчас уйдешь, возвращаться тебе будет не к кому. Больше прощать, терпеть, помогать и спасать тебя я не стану, бороться за тебя не буду и жить с тобой в этом аду больше не хочу и Полинке не позволю.
Катерина выслушала все, что он сказал, не повернувшись, стоя к нему спиной, молча. Потом отодвинула с дороги Полину, открыла дверь и ушла.
А у Полины началась истерика.
Ужасная какая-то! Она рыдала, кричала что-то непонятное, вырывалась из рук отца, пытающегося ее успокоить, остановить. Перепуганные насмерть бабушки бегали по квартире и пытались делать что-то суетливое, непонятное – то начинали звонить в «Скорую» и бросали, то воду несли и оставляли на столе, накапывали сердечные капли, сами же их выпивали и плакали вдвоем.
Папа схватил со стола оставленный стакан с водой и плеснул его Полине в лицо. Она замерла, замолчала на мгновение, а потом заговорила уже разборчиво, но пребывая все в том же состоянии истерики:
– Разве вы не понимаете, я такая же, как она! Такая же! И тоже стану невменяемой и предам всех и жизнь из них вытащу! И буду ложиться подо всех мужиков, лишь бы страсти кипели! Брошу детей, мужа, опозорю, изваляю в грязи всех родных и близких! Потому что это наследственная болезнь! И я стану как она! А я не хочу! Не хочу так!
