– И девушку?
– Да. – Том неохотно кивнул. – Девушку тоже.
– Тогда почему мы еще не выезжаем? – спросила она.
– Мы? – переспросил он. – Мы никуда не едем. Но я буду готов выступить через час.
Сара подбоченилась. Он знал, что это все равно что грохот вулкана, который начинает извержение.
– Томас Кортни, – холодно сказала она, но в ее глазах горел огонь битвы. – Джеймс мой сын. Мой единственный ребенок. По-твоему, я буду сидеть на кухне, пока ты едешь прощаться с ним, возможно, навсегда?
– Я передам ему твою любовь, – пообещал он, – а вернувшись, опишу девушку в мельчайших подробностях.
Он еще немного посопротивлялся, но когда выезжал из Хай-Уэлда, Сара ехала рядом с ним. Подбородок она задрала и пыталась скрыть улыбку торжества. Искоса взглянула на него и ласково сказала:
– Том Кортни, ты все еще самый красивый мужчина, какого мне приходилось видеть, особенно когда дуешься.
– Я не дуюсь. Я никогда не дуюсь, – мрачно возразил он.
– Давай вперегонки до брода. Победитель может потребовать поцелуй.
Она тронула кобылу хлыстом и поскакала. Том пытался сдержать жеребца, но тот заплясал, стремясь вдогонку.
– Черт побери! Ну хорошо.
Том перестал сдерживать жеребца. Он дал Саре слишком большую фору, а она отличная наездница.
Она ждала его у брода: щеки раскраснелись, глаза сверкали.
– Где мой поцелуй? – спросила она.
Он наклонился в седле и по-медвежьи облапил ее.
– Это только задаток, – пообещал он, снова выпрямляясь в седле. – Окончательной расплаты подожди до вечера.
У Джима было отлично развитое чувство направления, но Баккат знал, что и он может ошибаться. Он помнил, как однажды Джим ушел из лагеря, когда все остальные спали в жаркий полдень. Джим увидел на горизонте небольшое стадо сернобыков и, так как у них кончилось мясо, поехал к ним. Три дня спустя Баккат нашел его в бездорожных холмах: Джим, полумертвый от жажды, ходил кругами, ведя захромавшую лошадь.
Джим терпеть не мог, когда ему напоминали об этом случае, но прежде чем они расстались в Маджубе, он внимательно выслушал указания Бакката, как найти дорогу в горах, следуя вдоль звериных троп, которые столетиями используют слоны и стада антилоп. Одна из таких троп приведет его к броду через реку Гариеп, где та разливается по равнинам на границе неведомых диких земель. С этого места на восточном горизонте будет ясно виден холм Голова Бабуина. Баккат рассчитывал, что Джим точно последует его указаниям, и поэтому ясно представлял себе, где тот может находиться в данный момент и каким маршрутом лучше всего идти, чтобы его перехватить.
Баккат двинулся прямо на север и далеко углубился в горы, прежде чем повернул к главной тропе и оказался между высокими утесами янтарного цвета в горной долине. На пятый день после выхода из Хай-Уэлда он пересек след молодых людей. Две подкованных лошади и шесть тяжело груженных мулов оставляли очень заметный след. Незадолго до полудня Баккат догнал отряд Джима. Он не стал показываться, прошел вперед и стал ждать у тропы, по которой они пройдут.
Баккат увидел Джима в голове колонны. Когда Драмфайр поравнялся с ним, он выскочил из-за камня, как черт из табакерки, и закричал:
– Я вижу тебя, Сомойя!
Драмфайр так испугался, что дико заржал. Захваченному врасплох Джиму пришлось ухватиться за шею лошади, и Баккат захохотал своей шутке. Джим мгновенно справился с лошадью и поскакал за ним, потому что Баккат, все еще смеясь, побежал вперед по тропе. Джим сорвал шляпу, наклонился в седле и хлопнул бушмена по круглой голове и плечам.
– Отвратительный маленький человек! Ты такой маленький, такой крохотный, такой мелкий, что я тебя не вижу.
От этих оскорблений Баккат захохотал пуще прежнего, без сил упал на землю и стал кататься по ней.
Когда он успокоился настолько, что смог встать, Джим внимательно оглядел его и поздоровался более церемонно. Было видно, насколько исхудал Баккат. Хотя его племя славилось силой духа и выносливостью, за последние недели Баккат пробежал по горам сотни миль, не давая себе поесть или напиться спокойно, и спал по нескольку часов. Кожа его потеряла блеск и золотистый цвет, стала серой и тусклой, как зола вчерашнего костра. Голова напоминала череп, на лице торчали острые скулы. Глаза глубоко ввалились. Ягодицы бушмена – то же, что горбы верблюда: когда он хорошо питается и вволю отдыхает, они огромны и при ходьбе независимо покачиваются. Зад Бакката ссохся, и складки кожи свисали из-под набедренной повязки. Его ноги и руки были тонкими, как лапки богомола.
– Зама! – крикнул Джим в конец цепочки мулов. – Сними мешок с чаггой!
Баккат сразу приступил к отчету, но Джим его остановил.
– Сначала поешь и напейся, – сказал он, – потом поспи. Поговорим позже.
Зама принес кожаный мешок с чаггой из мяса канны. Полоски просоленного мяса были наполовину высушены на солнце и упакованы в мешок так плотно, что к ним не могли добраться ни воздух, ни мухи. Первые африканские путешественники, должно быть, заимствовали эту мысль у североамериканских индейцев с их пеммиканом. Обработанное таким образом мясо не портится и хранится сколь угодно долго. Оно сохраняет большую часть влаги и хотя припахивает, соль помогает бороться с душком. В трудных обстоятельствах такое мясо незаменимо.
Баккат сел в тени у горного ручья, взял в руки большой черный кусок чагги и начал есть. Луиза выкупалась в одном из омутов ниже по течению, подошла, села рядом с Джимом, и оба они смотрели, как ест Баккат.
Немного погодя она спросила:
– Сколько он может съесть?
– Он только начал входить во вкус, – ответил Джим.
Много позже Луиза сказала:
– Посмотри на его живот. Он раздувается.
Баккат встал, подошел к ручью и наклонился.
– Сыт! – сказала Луиза. – Я думала, он будет есть, пока не лопнет.
– Нет, – покачал головой Джим. – Ему нужно запить съеденное, чтобы освободилось место для второго блюда.
Баккат вернулся на место, с его подбородка капала вода. С неубывающим аппетитом он снова набросился на чаггу. Луиза захлопала в ладоши и изумленно рассмеялась.
– Он такой маленький! Это невозможно! Он никогда не остановится.
Но все-таки Баккат остановился. С явным усилием он проглотил последний кусок. Потом сел, скрестив ноги, и громко, осоловело икнул.
– Он похож на беременную на восьмом месяце. – Джим показал на выпирающий живот. Луиза покраснела от столь неприличного сравнения, но не сдержала улыбку. Очень подходящее описание. Баккат улыбнулся ей, упал на бок, свернулся в клубок и захрапел.
Утром его щеки чудесным образом округлились, а ягодицы, хотя и не вернувшие все прежнее великолепие, отчетливо выпирали из-под повязки. За завтраком он с прежним аппетитом наелся чагги и, подкрепившись, готов был отчитаться перед Джимом.
