Радость его постепенно сменилась грустью подлинного охотника, который ощущает всю красоту и трагедию убийства. Когда самец затих, Джим отложил мушкет и достал из ножен на поясе нож. Используя рога как рычаг, он отвел назад голову животного и двумя точными разрезами вскрыл артерии по обе стороны горла. Потекла яркая кровь. Потом Джим поднял одну из массивных задних ног и вырезал мошонку.
Когда он выпрямился, держа в руке пушистый белый мешок, подъехала Луиза. Джим попытался объяснить:
– Если это оставить, у мяса будет дурной вкус.
Луиза отвела взгляд.
– Какое великолепное животное. Такое большое. – Казалось, то, что он сделал, огорчило ее. Но вот она распрямилась в седле. – Чем я могу помочь тебе?
– Сначала стреножь лошадей, – ответил он, и она слезла со спины Трухарт и отвела лошадей к дереву гварри. Привязала их к стволу и вернулась.
– Держи заднюю ногу, – сказал Джим. – Если оставить кишки внутри, мясо испортится за несколько часов.
Работа была тяжелая, но девушка не увиливала от нее. Когда Джим разрезал брюхо от промежности до ребер, в отверстие вывалились кишки и внутренние органы.
– Тут уж придется выпачкать руки, – предупредил он, но продолжить не успел: послышался другой голос, совсем рядом, – высокий, детский.
– Я хорошо учил тебя, Сомойя.
Джим развернулся, инстинктивно подняв нож, и увидел сидящего на камне маленького желтого человека.
– Баккат, маленький шаман! – скорее с испугом, чем с гневом воскликнул Джим. – Никогда больше так не делай. Откуда, во имя Кулу-Кулу, ты взялся?
– Я тебя испугал, Сомойя?
Баккат выглядел смущенным, и Джим вспомнил о приличиях. Он едва не оскорбил старого друга.
– Конечно, нет. Я видел тебя издалека. – Баккату нельзя говорить, что вы его не видели: он воспримет это как оскорбительный намек на свой малый рост. – Ты выше деревьев.
От этого комплимента лицо Бакката осветилось.
– Я наблюдал за тобой с самого начала охоты. Ты хорошо подкрался и чисто убил, Сомойя. Но, думаю, тебе понадобится кто-то помимо молодой девушки, чтобы разделать тушу.
Он соскочил с камня, остановился перед Луизой и захлопал в ладоши в знак приветствия.
– Что он говорит? – спросила она Джима.
– Он говорит, что видит тебя и что у тебя волосы как свет солнца, – сказал Джим. – Думаю, ты только что получила свое африканское имя – Веланга, Девушка Солнечного Света.
– Пожалуйста, скажи ему, что я тоже его вижу и что он оказывает мне великую честь.
Она улыбнулась бушмену, и Баккат радостно рассмеялся.
На одном плече у бушмена был туземный топор, на другом – охотничий лук. Отложив лук и колчан со стрелами, Баккат взял топор и стал помогать Джиму разделывать крупную тушу.
Луизу изумило то, как быстро они работали вдвоем. Каждый знал свое дело и действовал без колебаний и споров. В крови по локти, они вытащили внутренности и обвисший мешок желудка. Не прерывая работы, Баккат отрезал кусок сырой требухи. Ударил о камень, вытряхивая полупереваренную растительность, сунул в рот и с нескрываемым наслаждением принялся жевать. А когда вырезали печень, даже Джим присоединился к пиру.
Луиза смотрела с ужасом.
– Она же сырая! – сказала она.
– В Голландии вы едите сырую селедку, – ответил Джим и предложил ей кусок багровой печени. Она хотела отказаться, но по его выражению поняла, что это вызов. Луиза по-прежнему колебалась, пока не заметила, что Баккат тоже следит за ней, хитро скосив глаза в окружении бесчисленных морщинок.
Тогда она взяла кусок, собралась с силами и положила его в рот. Подступившая рвота заставила ее жевать. После первого потрясения из-за непривычного вкуса оказалось, что вкус этот приятный. Она медленно прожевала и проглотила. К ее удовольствию, Джим был потрясен. Она взяла у него из окровавленной руки еще кусочек и принялась жевать.
Баккат расхохотался и двинул Джима локтем в ребра. Он радостно качал головой, смеясь над Джимом и изображал, как Луиза выиграла это немое состязание; он ходил по кругу, обеими руками засовывая в рот воображаемые куски печени, ослабев от смеха.
– Будь ты хоть вполовину так забавен, как думаешь, – мрачно сказал ему Джим, – ты был бы мудрецом всех пятидесяти племен кхойсан. А теперь за работу.
Они разделили мясо на две части – поклажу для обеих лошадей, а Баккат сделал из влажной шкуры мешок и набил его кусками почек, требухи и печени. Мешок весил почти столько же, как он сам, но Баккат взвалил его на плечи и пошел быстрым шагом. Джим нес плечо канны, которое свисало ему почти до колен, а Луиза вела лошадей. Последние мили до ущелья Маджубы они преодолели уже в темноте.
Ксиа бежал быстрой косолапой походкой, которую бушмены называют «пить ветер». Так он бежал от первых лучей рассвета до самой темноты. По дороге он разговаривал с собой, как со спутником, отвечал на собственные вопросы, смеялся своим шуткам. На бегу он пил из бутылки и ел из кожаного мешка, висевшего на плече.
Он напоминал себе, какой он хитрый и смелый.
– Я Ксиа, могучий охотник, – сказал он и слегка подпрыгнул. – Я убил большого слона ядом, которым обмазал стрелы. – Он помнил, как выслеживал то животное на берегах большой реки. Он упрямо охотился на него, пока новая луна не стала полной, а потом снова не уменьшилась. – Ни разу не потерял я его след. Может другой человек сделать такое? – Он покачал головой. – Нет! Может Баккат совершить такой подвиг? Никогда! Может Баккат попасть стрелой в жилу за ухом, чтобы яд сразу дошел до сердца слона? Не может! – Хрупкая тростниковая стрела едва способна проколоть толстую кожу слона, она никогда не дойдет до сердца или легких: надо отыскать место, где кровеносный сосуд подходит близко к коже, чтобы кровь могла разнести яд по всему телу. Яду потребовалось пять дней, чтобы свалить большого самца. – Но все это время я шел за ним и танцевал и пел охотничью песню, когда он наконец упал как гора и поднял пыль до вершин деревьев. Может Баккат совершить такой подвиг? – спросил он у окружающих гор. И сам ответил: – Никогда! Никогда!
Ксиа и Баккат были из одного племени, но не были братьями.
– Мы не братья! – закричал Ксиа, рассердившись.
Жила-была девушка с кожей яркой, как оперенье ткачика, с лицом сердечком. Губы ее были полны, как спелые плоды марулы, ягодицы как яйца страуса, а груди круглы, как две желтые дыни тсама, согревшиеся на солнце Калахари.
– Она была рождена, чтобы стать моей женщиной! – воскликнул Ксиа. – Кулу-Кулу забрал мое сердце, пока я спал, и вложил его в эту женщину. – Он не мог заставить себя произнести ее имя. Он выстрелил в нее крошечной любовной стрелой, оперенной перьями утренней голубки, чтобы показать, как сильно он ее хочет.
– Она не пошла. Она не пришла в хижину охотника Ксиа спать на его тюфяке. Она пошла к презренному Баккату и родила ему трех сыновей. Но я хитер. Женщина умерла от укуса мамбы.
