– Не слушай его, ибо он – ложь и отец лжи. Что сделали тебе жители этих ущелий? Почему ты направляешь на них ракеты?
– Разве не ты хотел, чтобы умер шейх Джавад, не говорил, что мы должны убить его? Задай этот вопрос себе самому.
– Вы начали войну и убивали нас. Наша вражда идет со времен крестовых походов, когда вы послали на наши земли орду мародеров и убийц, осенив ее флагом с крестом и сказав, что они действуют во имя Всевышнего. Никто из вас почему-то не покаялся, не попросил прощения за это.
– К чему это покаяние? Вам оно нужно?
– Ты прав, нам нужна кровь, а не покаяние. Так зачем ты пришел к нам?
– У вас есть один человек, который нам нужен. Отдайте его мне. Я выполнил то, что обещал, теперь и вы сдержите свое слово.
– Я тебе ничего не обещал, американец. О каком человеке ты говоришь?
– О том самом русском, который говорит, что он мусульманин.
– Это мой пленник, – подал голос амир аль-Усман. – Я его взял, и мне решать, что с ним делать.
– Для нас не имеет значения, кто взял его. Он нам нужен.
– Ты хочешь торговли? – спросил Саид аль-Дин. – Что ты дашь нам за него?
– Вы можете назвать любого пленника из Гуантанамо или какого угодно другого места. Конечно, не из тех, кто известен так, что его имя попало в прессу. Мы передадим вам этого человека в обмен на русского.
Над столом повисло молчание.
– Зачем тебе этот русский? – спросил Саид аль-Дин.
– Это наше дело. Скажу только, что он нам нужен.
– Думаю, он тебе очень сильно нужен, если ты приехал сюда и просишь за него. Израильтяне выпустили из тюрем больше тысячи заключенных в обмен на своего солдата Гилада Шалита. Ты же предлагаешь нам освободить лишь одного человека.
– Америка – не Израиль.
Саид аль-Дин откинулся на стуле, погладил бороду и заявил:
– Да, ты прав. Израиль семьдесят лет ведет с вами войну, а вы не выдержали и десяти. Вы не израильтяне. Вам до них далеко.
– Нет, дело не в этом. Пусть мне вернут мобильник.
– Зачем он тебе?
Низкий забор из камня был не идеальной защитой, но по крайней мере полностью скрывал человека, лежащего за ним. Винник подполз прямо к забору, а там он вынужден был затаиться. Хотя бы потому, что услышал шаги и голоса, раздававшиеся все ближе.
– О, Аллах, сегодня худший день в моей жизни.
– Не говори так, не надо, ведь уныние – великий грех.
– Мой брат посватался к дочери кадия, и я должен был там быть, если бы не этот американец. Да покарает его Аллах!..
– Какой выкуп заплатил твой брат за невесту?
– Он скопил семь тысяч американских долларов. Лично я думаю, что это чересчур много. Брат переплатил. Она толстая!
– Такая родит ему здоровых детей.
– Мне больше нравятся женщины неверных.
– Шейх говорил, что скоро мы пойдем на север войной. Тогда каждый из нас сможет взять себе наложниц.
– Лично я копил бы деньги на выкуп невесты. Иначе ты так и останешься холостяком.
– Я верю в Аллаха, брат, и в тот путь, который ведет к нему. Он не оставит ни одного из своих воинов и даст нам столько наложниц, сколько пожелает.
«Что там говорит их шейх? Хотите взять себе наложниц, делите наших женщин так спокойно, как будто нас нет на свете?!» – подумал Винник, дождался, пока борцы за истинную веру пойдут дальше, потом перескочил через каменный забор и залег между машинами.
Он прислушался. Кругом вроде тихо.
У него единственного, командира группы, был прибор, который позволял вести прослушивание на расстоянии, но он не успел воспользоваться им. Раздались гортанные голоса, потом вход, завешанный мешковиной, полыхнул светом, и на улицу стали выходить люди.
Винник замер, стараясь даже не дышать.
– О, Аллах!.. Этот неверный – настоящий наглец. Он пришел сюда как к себе в дом и говорит, что мы должны делать! Брат, разреши, я лично зарежу его!
– Не спеши.
– Брат, он оскорбляет ислам и каждого из нас. Американец проник в самое сердце наших земель и ведет себя здесь как настоящий хозяин. Нет, эта страна принадлежит нам!
– Джавад, ты еще в Сирии столь усердно искал возможность стать шахидом, что Аллах не дал тебе ее. Не торопись и не делай глупостей. Надо все взвесить, подумать, что мы на самом деле можем получить, насколько важен для них этот русский.
– Вы говорите о моем пленнике.
Третий голос. Разговор идет на арабском, но акцент очень специфический, гортанный. Кавказец, возможно, даже чеченец.
– Это пленный, которого взял я в военном походе. Я должен дать одну пятую часть выкупа в общую казну и клянусь Аллахом в том, что сделаю это. Но вы не вправе решать за меня!..
– Усман, мы все уважаем тебя. Но это дело касается всего нашего движения.
– Это мои дела.
– Нет, не только твои, Усман, – подключился первый голос. – Я слышал, что шейх Джавад уже сейчас очень недоволен тем, что происходит. А ты знаешь, сколько людей прислушивается к нему. В твоем джамаате тоже не все считают тебя правым.
– Шейх Джавад – всего лишь лицемер, успешно скрывающийся за благими делами своих сыновей, погибших за веру, и надеющийся на то, что они назовут его имя перед Аллахом. Ведь Всевышний даровал каждому шахиду право взять с собой в рай семь десятков своих родственников. Этот Джавад давно живет не по шариату и сбивает людей с пути, его надо убить при малейшей возможности. Что касается моего джамаата – откуда ты знаешь, что там происходит? Может, у тебя есть шпионы? Я сам разберусь со своими людьми и с тем, что они думают.
– Ты сеешь раздор и смуту своими словами. – Голос второго собеседника стал намного холоднее и суше. – Ты думаешь, мы не знаем, что один из тех, кого ты украл – мусульманин?
– Я уже не могу это слышать! Какой он мусульманин?! Этот русский – враг всем нам!
– А теперь ты впадаешь в тот самый грех, в котором обвиняешь шейха Джавада. Перед Аллахом мы не равны только по степени того, как верим в Него и что сделали на пути, начертанном Им. Не принуждай меня говорить шейху о том, что брат Усман стал отступником, что деньги, которые он может получить за русских пленников, ему дороже джихада.
Наступило гробовое молчание, которое могло в любой момент разрешиться выстрелами. Винник долгое время прожил на Востоке, слышал разговор, понимал его и знал, к чему идет дело. Обвинение в грехе национализма – одно из самых страшных. В шариате сказано, что если человек после предупреждения не прекращает сеять смуту, то его надо убить. Судя по разговору, перед ним были не простые боевики, а матерые исламисты, амиры, может быть, местный вали. Только Аллах знает, кого один из них упомянул, когда говорил о каком-то шейхе.
