Но спокойно помолиться ему не пришлось. Едва выйдя из самолета, он заметил несколько тяжелых внедорожников, стоящих у самого трапа, людей, вооруженных автоматами и РПГ, около них. Чамаев спустился по трапу и оказался рядом с ними.
Нетипично высокий для афганца молодой человек шагнул ему навстречу и осведомился:
– Эфенди генерал?
Старик покачал головой.
– Давно уже нет. Я всего лишь скромный путник, ищущий милости Аллаха и страшащийся его наказания.
– Уважаемый, Достум-устад послал нас, чтобы мы встретили вас со всеми положенными почестями и проводили прямо к нему. На дорогах небезопасно.
Старик провел руками по щекам. Тот человек, которому он когда-то давал добрые советы, не забыл про него.
Вещей у генерала было немного. Машины сразу тронулись, выстроились в колонну, набрали скорость и затормозили у грузовых ворот. Там стоял танк. Дорога была перекрыта бетонными блоками, выложенными елочкой. Под радиаторами машин перемигивались красные и синие огни.
Афганистан изменился. Генерал давно не был здесь и многое успел забыть. Вездесущая пыль, горы на горизонте – это как и прежде. Но в городе стало заметно больше легковых машин. Новые виллы отгородились от внешнего мира бетонными стенами, скрывая своих владельцев и то, на какие деньги все это было построено.
То тут, то там виднеются пикапы афганских полицейских, вооруженные пулеметами, и бронетранспортеры. Понятное дело, стражи порядка, как и в прошлый раз, жмутся к городам, где можно организовать оборону. Горы им так же чужды и враждебны, как и нам.
Почти нет следов боев, ракетных обстрелов. Новенькое здание банка сверкает зеркальными панелями, но это лишь видимость благополучия. Здесь осталось десять тысяч американцев, почти все остальные унесли ноги, едва получив разрешение.
На севере еще тихо. В этих местах в основном проживают национальные меньшинства: таджики, узбеки, хазарейцы. А вот что творится в том же Кандагаре, откуда ушли американцы и англичане, даже подумать страшно.
Город закончился. Машины вышли на трассу, ведущую в Кабул. Дорога петляла по горам, рвавшимся к небу. Впереди был знаменитый Саланг, дорога крови…
В его времена тут были бронетранспортеры, тяжелые бульдозеры да скромные памятники-ромбики, отмечающие далеко не всех, кто погиб здесь. Машины не бронировали все десять лет, пока они рвали здесь жилы и истекали кровью. Но караваны шли. Упорно, один за другим. Те восемнадцатилетние парни, которые сидели за рулем, рисовали звездочки на кабинах. Как летчики-истребители после сбитого врага. А ведь все как вчера было!
Саланг машины прошли быстро и как-то буднично. За ним дорога спускалась в долину. Гул самолетов над Баграмом, предупреждающие щиты на каждом шагу, бетонные заграждения, разграничивающие дорогу и отбивающие часть ударной волны.
Люди в зеленом на блоках. У них дорогие пикапы, которые прежде были только у моджахедов, громоздкие бронежилеты, каски, флаги. Глаза испуганные, настороженные, откровенно злобные. Это дети, а то и внуки тех, кто все это начинал, а на войне время течет быстро.
Интересно, остался ли в живых кто-то из старой гвардии? Масуд убит, взорвали. Раббани убит, взорвали. Кажется, жив Хекматияр, этот динозавр войны. Любопытно было бы встретиться с ним, посмотреть в глаза. Он ведь не был исламским фанатиком, по крайней мере тогда. Спросить, что, дорогой, этого ли ты хотел?
Не спросишь.
Афганская миллионная столица, расположенная в кольце гор, встречала гостей закатным солнцем. Кранами, новостройками, блестящей чередой банковских и офисных зданий. Но все это было мишурой, чем-то преходящим, неправильным. Афганистан ничего не производил. Все это держалось на тех деньгах, которые гнало сюда НАТО. Не будет их…
Не выезжая на Майванд, главную улицу города, они свернули. Виллы, асфальт. Высоченные заборы из бетонных плит, частная охрана. Дорогой район.
У одной из вилл машина замерла и резко просигналила. Усатый охранник выглянул, с трудом откатил дверь. Внутри – зелень лужаек и кустов, двухэтажная громада дома, явно построенного по западным чертежам.
Навстречу, словно и не было тех лет, разлучивших их как голову и тело после удара топора палача, бежал, чуть припрыгивая, Мухаммед. Когда Чамаев работал здесь советником, этот человек был командиром взвода коммандос в одном из полков пятьдесят третьей, так называемой узбекской дивизии афганской армии. Чамаев помнил, как он просил достать Ленина на узбекском языке. В том-то и дело, что тогда верили. Это сейчас все за деньги.
Теперь у Мухаммеда была короткая бородка, тщательно подстриженная, с обильной проседью, усталые глаза, подпрыгивающая от ранения походка. На погонах по две большие звезды…
– Тихо, друг! – сказал Чамаев, когда афганец от избытка чувств аж приподнял его над землей, сжимая в своих объятиях. – Все воюешь?
– Воюем, дорогой. Когда мне сказали, что почтеннейший Аслан приезжает, я своим ушам не поверил.
– Я смотрю, ты русский не забыл.
– Не забыл, брат.
Когда Чамаев здесь работал, он был известен и той и другой стороне. Кавказская тяга к справедливости, русская рассудительность, вдобавок он был мусульманином. А это много значило. Ему сообщили, что некий мулла, один из авторитетнейших на тот момент в Афганистане, запретил моджахедам стрелять в него, сказав, что если кто посмеет, то волей Аллаха пуля вернется и убьет того, кто ее выпустил. Убить его пытались только люди Раббани. Но тут понятно – наркоманы, самые отморозки.
– Где уважаемый Достум?
– Он во дворце, не приедет сегодня. Я приказал барашка зарезать, мясо поставить.
Чамаев чуть тряхнул сумку. Внутри что-то стеклянно звякнуло.
– Мясо на сухую в горло не полезет. Но если ты соблюдаешь…
– Ладно! – Генерал махнул рукой. – Видишь, темнеет. Ночь. Аллах не увидит.
Утром они выехали к Достуму, в министерство обороны. Многое Чамаев уже знал и понимал, а кое о чем и договорился.
Американцы практически покинули Афганистан, разворошили осиное гнездо и оставили его на произвол судьбы. Линий разлома было несколько. Во власти грызлись группировки, каждая из которых существовала на деньги той или иной наркомафиозной банды.
Важная проблема Афганистана состояла и в том, что этнически он был очень неоднороден. На севере – таджики, узбеки, хазарейцы, много шиитов. Юг и восток – сплошь пуштуны, говорящие на собственном языке и поддерживающие Талибан.
Эта структура была проблемой в две тысячи первом, но теперь стала минимальной из всех. По численности боевиков подлинный Талибан плелся где-то в конце десятки. Главная сеть была создана двумя братьями Хаккани, которые во время войны с СССР были на третьих ролях. Теперь под ними ходили тридцать тысяч человек. Десять тысяч у пакистанского Талибана, не меньше семи-восьми – у партии Хизб ут-Тахрир.
