Лешке вдруг вспомнился вчерашний сон, в котором были озеро, цветущая черемуха и нежно-зеленый вечерний сумрак. Если бы сейчас кто-то спросил его, мол, так что же такое война, Миронов-младший ответил бы точно: «Война – это черный туман!» Туман, который убивает и заставляет людей бояться всего – неизвестности, холода, голода, валящей с ног усталости и многого другого. И всего этого «другого» оказывается столько, что уже и сама смерть не кажется такой уж страшной! И исчезнет туман войны лишь тогда, когда – как в детской сказке – развеется ужасное колдовство. Оно непременно развеется – надо только разбить и уничтожить всех врагов! Всех до единого, до самого последнего фашистского гада…
Лишь спустя сутки Алексею удалось догнать и разыскать свой эшелон. Бондаренко выслушал сбивчивый рассказ отчаянно красневшего от стыда Миронова о неудачном походе за лимонадом, о бомбежке и о последующем путешествии на перекладных, помолчал и, устало обмахиваясь своей шляпой, подвел итог:
– Я ж говорил, что одна беда с вами, молодыми. Еще один такой фокус – я тебя, стервеца, лично выпорю, а потом батьке напишу обо всех твоих художествах! Марш в теплушку, и пока до места не доедем, чтоб ни шагу никуда!
Глава 3. Март 1942 года – февраль 1943 года
Каждый раз, натыкаясь взглядом на развешанные по городу плакаты «Родина-мать зовет!», Миронов-младший испытывал смешанное чувство досады и раздражения.
«Звать-то ты зовешь, – размышлял Алексей, хмурясь и чуть ли не демонстративно отворачиваясь от сурового и требовательного взгляда плакатной тетки, – вот только кого и куда? Ну, с мужиками понятно – их на фронт, врагов бить в хвост и в гриву. А с нами как же? Ну, нет мне еще восемнадцати, так и что? Конечно, Родине-то виднее, куда нас посылать, – на то она и мать! Вместо фронта или военного училища – к станкам, в цеха разные – вкалывать до кровавых мозолей за пайку хлеба и робу рабочую…»
Правда, насчет кровавых мозолей Лешка слегка привирал, но в целом так все оно и было: Родина озабоченно хмурила брови и, не спрашивая мнения молодых парней и девчонок, не по-женски твердой рукой направляла их туда, где молодежь могла принести больше пользы.
Миллионы мужиков забрал фронт – промышленность и сельское хозяйство задыхались от нехватки рабочих рук, а где их было взять? И правительство в приказном порядке проводило мобилизацию подростков и молодежи в ФЗО – училища фабрично-заводского обучения. Месяц-другой ученичества – и к станку! Фронту нужны танки, самолеты, боеприпасы, амуниция, продовольствие и многое-многое другое. Питание неважное, рабочий день по десять-шестнадцать и даже больше часов, дисциплина почти военная, условия труда самые что ни на есть спартанские… И ничего – терпели, работали, старались изо всех сил. Поскольку и без особых уговоров и политинформаций каждый понимал – так надо: война!
Свое недовольство Миронов, естественно, никогда и нигде не демонстрировал. Не только потому, что с другого плаката тетка помоложе призывала не болтать, – просто хватало ума понять, о чем можно во всеуслышание говорить, а о чем лучше помалкивать. До чего может довести владельца длинный и глупый язык, Лешка узнал еще в первые дни войны. Тогда он своими глазами увидел, как военный патруль схватил верткого мужичонку, с умным видом убеждавшего толпившийся на городском рынке люд, мол, немца бояться нечего – народ они культурный, простых работяг не тронут, а зажравшихся коммуняк и жалеть не за что! Патрульные поставили «работягу» у стены, старший произнес короткую речь о борьбе с паникерами и распространителями ложных и вредных слухов и скомандовал: «По пособнику фашистов – огонь!» Ударили выстрелы из винтовок, мужик боком сполз по стене и ткнулся лицом в серую пыль…
Отец, которому Алексей вечером за ужином рассказал об увиденном, брезгливо поморщился и сердито отмахнулся: «И правильно сделали! Некогда сегодня с судами возиться и со всякой сволочью антимонии разводить. Виноват – становись к стенке! Другим опять же наука. И ты, друг ситный, это тоже запомни и на ус намотай – дурной язык до добра не доведет! Сначала подумай хорошенько, а потом уже говори. А то знаю я тебя – тоже иногда как ляпнешь…» Урок пошел на пользу – Лешка запомнил…
В эвакуации все оказалось достаточно просто: сразу же по прибытии Миронова-младшего приписали к одному из заводов и определили в столярный цех. Бондаренко, узнав, что Лешке выпало осваивать столярное мастерство, одобрительно кивнул, вздохнул облегченно и укатился по своим делам. За все время ученичества и работы Миронов с ним так больше и не встретился.
Столярное дело Алексею понравилось. Небольшая мастерская, в которой Миронов и еще трое учеников под руководством старого Никодимыча постигали азы обработки дерева, была чистой и по-своему даже уютной. Еще одно достоинство старого, сложенного из кирпича цеха проявилось зимой – в мастерской было относительно тепло. Топлива в виде обрезков досок и стружки вполне хватало для железной печурки, на которой постоянно парил старый закопченный чайник. Заварки для настоящего чая, правда, достать было невозможно, но в холодное время, когда на улице потрескивает мороз под тридцать, и кружка горячего пустого кипятка становилась дорогим подарком. А уж если удавалось приберечь кусок черного сухаря «к чаю», то жизнь и вовсе начинала казаться почти праздником.
Работа, которую поручили бригаде Никодимыча, честно говоря, к высокому столярному искусству имела весьма далекое отношение: ребята сколачивали деревянные ящики для патронов и снарядов. Дело нехитрое, но и оно требовало некоего минимума знаний по обработке дерева, умения разбираться в простейшем чертеже и определенной сноровки. Нарезать досок нужной длины и ширины, выстругать, собрать «в шип», приладить петли – все эти операции Алексей освоил достаточно быстро.
Труднее было с выполнением нормы: опыта и сноровки все-таки не хватало. Пока ученики, потихоньку матерясь, корпели над первым ящиком, старый Никодимыч успевал проследить за работой каждого «столяра», что-то подсказать, поправить неумеху и… сколотить пяток своих. До настоящего мастерства пацанам было далеко, но со временем и ящики начали получаться на загляденье, и норму научились выбивать. Работать приходилось много и тяжело. Частенько отправляли и на сверхурочные работы – обычно на погрузку-разгрузку. То готовую продукцию завода надо срочно отправить, то вагоны с углем помочь разгрузить, то третье-десятое – на сон порой оставалось совсем ничего, а норму-то никто не отменял…
Так и запомнились Миронову эти долгие месяцы: много-много работы при откровенно скудноватом пайке, постоянное, непреходящее чувство усталости и желание хоть когда-нибудь по-настоящему выспаться. Еще точнее – хорошенько, вволю пожрать, а потом уж и завалиться спать!
С мечтой попасть на фронт или хотя бы в военное училище Лешка, конечно же, не расстался. Сразу по прибытии он прорвался в местный военкомат, но снова был безжалостно изгнан. Военком Миронова-младшего обматерил и велел «не показываться на глаза, пока восемнадцать не исполнится!» Тогда, мол, и о фронте, и об училище можно будет потолковать. Да еще и добавил, гад: «И не вздумай мне с документами что намудрить – за подчистки под суд сразу пойдешь! Знаю я вас: и как документы вроде как теряете, и как годы себе накидываете! Думаете, тут дураки одни сидят, мать вашу! Делайте, что вам велено, работайте! Придет время – вызовем!»
