– Раз, два – это не только слова, – произнес мальчик.
– Замолчи. – Никита понял, кто перед ним. – Замолчи. – Он прицелился.
– Три, четыре…
Никита выстрелил. Маркер выплюнул шарик с краской, но мальчика уже не было. На его месте стоял толстяк, он не успел среагировать и только гулко ухнул, когда шарик попал в грудь. Никита собирался еще раз надавить на спусковой крючок, но вовремя сообразил, что перед ним не мертвец.
– Эй, боец, – возмутился Константин, – ты чего? Своих решил перестрелять?
– Прости. – Никита опустил оружие.
Но толстяк не унимался.
– Где ты был все это время?
– Я это…
Никита не знал, что ответить. По интонации голоса командира Григорьев понял, что игра закончилась и, судя по всему, не в их пользу. А он здесь…
– Что ты это?! Парни там под пули лезли, а ты в тылу отсиживался?!
Никите вдруг показалось, что Рэмбо переигрывает. Заигрался менеджер в боевого офицера, вот и прет из него. Григорьеву захотелось выстрелить ему в толстое лицо.
– Кто мы?! – вдруг спросил Константин.
Григорьев не выдержал и выстрелил командиру в пах. Толстяк вскрикнул и упал на колени.
– Я не знаю, кто вы, – сказал Никита. – Мне наплевать, кто вы! – Он направил маркер в лоб Косте. Желание выстрелить в лицо не пропало, но он сдержался.
– Никита, что с тобой? – плаксиво спросил Костя. – Это же игра.
– Ты проиграл, – сказал Григорьев, развернулся и пошел в сторону базы. – В игре всегда есть проигравший, если ее правила не предусматривают ничью, – сказал Никита и еще раз посмотрел на павшего лидера Айтигров.
15
Ее вырвало. Рита не добежала до туалета пару метров. Ее вырвало на доски, сложенные у забора. Она согнулась, схватившись одной рукой за шершавую доску. Ей было плохо, и самое странное – от запаха жареной картошки, потом от запаха копченой курицы, от запаха… Ее тошнило от любого запаха. Аромат собственных духов был особенно в тягость. Раньше она его просто не замечала, но сегодня он душил ее. Рите хотелось сорвать с себя одежду, вымыться без мыла и шампуня, чтобы и этих запахов не чувствовать.
– Ну что, тебе лучше? – Наташа все время была рядом.
– Да, – выдавила из себя Рита и тут же, почувствовав позывы рвоты, отвернулась.
Риту снова вырвало. Желчь обжигала небо, рвать было нечем – Рита ничего не ела со вчерашнего дня.
– Ну как она?
Рита почувствовала Алексея еще до того, как он задал вопрос. От запаха его одеколона Риту снова вырвало.
– Может, ее к врачу?
После этого вопроса Алексея Риту вырвало еще раз и вроде бы даже перестало тошнить. Она выпрямилась, вытерла губы тыльной стороной ладони и повернулась к друзьям.
– Не надо никакого врача. Мне легче.
– Пойдем, умоешься и ляжешь. Теперь это твое обычное состояние.
Рита посмотрела на Наташу и, закрыв ладошкой рот, побежала к туалету.
– Дело совсем плохо, – произнес Леша.
– Ну ничего странного. Моя сестра так всю беременность над унитазом простояла.
– Я в порядке, – выкрикнула Рита с крыльца и тут же согнулась через перила.
Леша с Наташей переглянулись и понимающе кивнули друг другу.
– Я в порядке, – еще раз прошептала Рита. Но в порядке не была. Ей было плохо в первую очередь от дурного предчувствия. Все складывалось не лучшим образом. Она беременна, и ее бросил ублюдок. Скажи ей кто-нибудь еще утром, что она беременна (не в присутствии Михаила, разумеется), она бы рассмеялась ему в лицо. Сейчас ей не смешно. И причина тому – ее глупое шуточное желание в этой проклятой игре. Перед тем как спрятаться там, в Катюшиной квартире, Маргарита пожелала ребенка. Собственного ребенка, рожденного ею. Подобное желание было детской шалостью лишь потому, что Рита не верила в исполнение. Она не верила и сейчас, но что это, если не волшебство? Да, волшебство, потому что иначе в ней новая жизнь зародиться не могла. Она предохранялась сама и заставляла Михаила, чтобы исключить любые риски. А в последние месяца три секс случался настолько редко, что она бы могла вспомнить все их движения поминутно. И ни одно движение не способствовало ее нынешнему состоянию.
Рита выпрямилась и вытерла рот полотенцем, лежащим на перилах. Дурнота отошла, но общее состояние не улучшилось. Маргарита повернулась, чтобы войти в дом, и встретилась с Наташей.
– Как ты?
– Порядок, – улыбнулась Рита.
– Пойдем, хоть чаю попьем.
Рита думала, что ее снова вырвет. Комок подкатил, но тут же упал, так и не вызвав рвотный рефлекс.
– Слушай, Наташ, – Рита печально улыбнулась, – завтра надо бы в аптеку съездить.
– Зачем? Может, у Алешки есть то, что надо.
– Это вряд ли. Мне нужен тест на беременность.
16
Все бы хорошо, да вот только страшно Толику стало с наступлением темноты. Скептик внутри его сдал позиции, а его место занял невежда, готовый креститься при раскатах грома. Он знал об истинных причинах этих метаморфоз. На самом деле не было никакого скептика, был маленький трусливый мальчик Толя, который еще не забыл, как это страшно – связываться с мертвецами.
Он не любил ту часть деревни, где жила Анна Андреевна. Там были дома, но все как один пустовали. Будто эпидемия какая там. Бабка Нюра (так Анну Андреевну звали и взрослые, и дети) доживала свой век в доме с покосившимся крыльцом. И если бы иногда на этом самом крыльце не появлялась сгорбленная фигура старухи, то дом ничем бы не отличался от соседних. Но однажды в разгар лета она умерла. Толик с дружками был занят своими делами, и о старухе вспоминали, только когда случайно оказывались у ее дома. Но в тот вечер старуха сама «забрела» к ним в дом. Толик пришел домой часов в девять. Подобное ему разрешалось исключительно на каникулах и только в деревне. Разговор о бабке Нюре был в полном разгаре, когда Толика усадили за стол ужинать. Он ел и слушал.
– Жила бобылем и померла… – сказала бабушка.
– А что, разве у нее детей нет? – спросила мама.
– Есть, но где они теперь? – Бабушка присела за стол рядом с Толиком и погладила его по голове. – Дочь приезжала лет десять назад, довела ее и уехала.
– Довела? – не поняла мама.
– Да, поспорили они. Нюрку удар хватил, а ее вертихвостка в город укатила и больше не возвращалась. Нюрка-то оклемалась, но, как оказалось, ненадолго.
– Мама, десять лет – большой срок. Ты же не думаешь, что она умерла от того, что случилось с ней десять лет назад?
– От чего бы она ни умерла, она умерла в одиночестве при живых детях. – Бабушка всхлипнула. – Похоронить-то ее теперь некому.
