Профессор начал писать заключение, но руководству совхоза выводы ученого-консультанта совсем не понравились. Пушнина – это валюта, а валюта – это государственная казна. Халатность в пушном звероводстве, повлекшая сверхнормативный отход норок и причинившая ущерб государству, могла иметь своим результатом не только оргвыводы по партийной и служебной линиям вплоть до увольнения директора с должности, но и уголовное дело, и судимость, и реальный срок. Тарасевичу предложили денег.
Если бы он их взял, его научная карьера продолжалась бы вплоть до действительно достойного завершения. Но он не взял эти деньги. Более того, отказался от них в резкой форме и вступил в непримиримый конфликт с руководством. Руководство, в отличие от профессора, было изворотливым и коварным, и Аркадий Игнатьевич глазом моргнуть не успел, как оказалось, что не ему предлагали сфальсифицировать заключение за взятку, а он сам эту взятку вымогал, более того, вскрытия тушек зверей производились с нарушениями, эти нарушения не позволили сделать достоверные выводы о причинах повышенного отхода норок и профессор буквально шантажирует руководство зверосовхоза, угрожая написать «плохое» заключение, если ему, приглашенному из Москвы специалисту, не будет заплачено. По инструкции вскрытие следует проводить в специальном помещении на ветпункте, но сплошь и рядом, если позволяют погода и климатические условия, стол из вскрывочной выносят на улицу. Этого делать не положено. Но все делают. И на Перовской звероферме в жаркий летний день приехавший консультант вскрывал тушки именно так, на свежем воздухе.
В цехе обработки шкурок всегда есть свои хитрости и особые приемы, позволяющие без ущерба для учетных записей «отщипывать» от принадлежащей государству пушнины небольшие, но лакомые кусочки. Несколько партийных и советских руководителей Перовской области получили по шубному набору, вследствие чего против профессора Тарасевича тут же возбудили уголовное дело, закончившееся судом и приговором: восемь лет лишения свободы за вымогательство взятки в особо крупном размере.
Областное управление исправительно-трудовых учреждений никаких шубных наборов от руководства зверофермы не получало, поэтому стремлением к избыточности репрессий по отношению к профессору не страдало. После вынесения приговора было принято решение не отправлять на зону заслуженного ученого, интеллигентного, образованного, приятного человека, к тому же немолодого – Аркадию Игнатьевичу только-только стукнуло 65 лет. Его оставили отбывать наказание в Перовском следственном изоляторе, определив работать библиотекарем.
Именно там он и познакомился с Дмитрием Голиковым, осужденным в 1983 году по совокупности статей к пятнадцати годам лишения свободы. Вероятно, начальником следственного изолятора, а может быть, и кем-то из областного управления ИТУ был человек думающий и незлой, потому что и Диму Голикова оставили все в том же изоляторе: должен же кто-то и полы мыть, и баланду по камерам развозить. Голикова, конечно же, учитывая характер содеянного, направляли на судебно-психиатрическую экспертизу, признавшую его вменяемым. Но то ли следователь, то ли судья, то ли кто-то в самом СИЗО заметил, что парень не совсем «в себе». Тихий, спокойный, сосредоточенный, медлительный. Про таких обычно говорят «тормоз» и «зануда». Отправить его на зону означало бы отправить на верную гибель. То, что он совершил, сочувствия не вызывало, это понятно. И виновность его была полностью доказана. Назначая судебно-психиатрическую экспертизу, следователь ни минуты не сомневался в результате и был совершенно уверен, что у Голикова обнаружат серьезное психическое расстройство, на основании которого он будет судом признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу закрытого типа. Однако, получив заключение экспертов, увидел там совсем другое: всего лишь «шизоидную психопатию». И у суда не оказалось ни малейших оснований назначать подсудимому принудительные меры медицинского характера. Голикова, считавшегося психически здоровым, приговорили к длительному лишению свободы. Но брать грех на душу и отдавать не вполне адекватного парня на зону, а фактически – на растерзание, кто-то, видимо, не захотел.
На самом деле, точно не известно, познакомились ли Тарасевич и Голиков в Перовском СИЗО. Но это вполне могло иметь место. Никаких других точек соприкосновения между биографиями этих двух человек не было.
Аркадий Игнатьевич освободился, отбыв две трети определенного ему судом срока. В Москву возвращаться не захотел: обиделся и на жену, подавшую на развод, как только его осудили во второй раз, и даже не приехавшую поговорить и объясниться; и на своих коллег, не заступившихся за него и сразу поверивших, что Аркадий Тарасевич – мздоимец и шантажист. В общем-то, для обид основания у него были. За время, пока Тарасевич сидел в СИЗО, выдавая книги подследственным и подсудимым, произошло немало перемен. Умер Брежнев, наступила эпоха Андропова, потом эпоха Черненко, а когда профессор освободился, уже шла перестройка Горбачева. Руководство Перовской области неоднократно менялось за эти годы, а следом за ней менялись и руководители предприятий и учреждений. Теперь Перовской зверофермой командовали совсем другие люди, к которым у Аркадия Игнатьевича не было личных претензий. И он пошел туда работать, чтобы продолжать то единственное, что было интересно ему в этой жизни: исследовать, изучать и экспериментировать, чтобы разработать самый оптимальный и при этом самый доступный по ресурсам рацион кормления пушных зверей.
В 1992 году давний знакомый Аркадия Игнатьевича приватизировал зверосовхоз в Вербицке, создал ООО и пригласил Тарасевича на должность главного зоотехника. На этой ферме профессор и проработал до самой смерти в 2005 году, не дожив буквально месяца до своего девяностолетия. Он активно продолжал заниматься проблемами кормления пушных зверей, ибо натуральные корма становились все хуже и хуже, много экспериментировал с биодобавками, рассчитывал варианты дозировок, комбинаций и режима кормления. Тарасевичу удалось добиться отличных результатов, и, при нарастающем дефиците хороших кормов, норки на Вербицкой звероферме выживали и плодились намного лучше, чем в других хозяйствах.
Две судимости и два отбытых срока сделали из Аркадия Игнатьевича человека нелюдимого, малообщительного и неприветливого. Единственным, с кем он общался постоянно и с удовольствием, был молодой ветврач Илья Чураков, который тянулся ко всему новому и обладал неукротимой жаждой знаний. Главный зоотехник и ветврач много времени проводили вместе, что-то обсуждали, иногда Чураков даже ночевал у профессора, когда им нужно было придумать очередной эксперимент или проанализировать полученные результаты.
Аркадия Игнатьевича многие на ферме не любили, но ценили и уважали, отдавая ему должное как специалисту высочайшего класса. Поговаривали, что Тарасевич писал какую-то книгу по истории пушного промысла и пушного звероводства в России, но написал или нет – неизвестно, хотя знал про это очень много, рассказывал ветеринару Чуракову, а тот после смерти профессора охотно делился полученными знаниями со всеми, кому было интересно, постоянно ссылаясь на своего учителя.
Все это было занятно, но… Не давало никакого ответа на вопрос о том, действительно ли Аркадий Игнатьевич Тарасевич познакомился с Дмитрием Голиковым во время отбывания наказания и почему навещал его в психоневрологическом интернате.
