Маша поблагодарила и, переступив порог магазина, удовлетворенно кивнула: прославленному земляку тут были посвящены и постеры метр на метр, и магнитики на холодильник.
– Я ищу книгу про Брейгеля, – сказала она совсем юной улыбчивой продавщице, явно из студенток.
– Конечно, – кивнула та и выложила на прилавок несколько изданий. В одном – сплошные картинки, в другом – смесь из картинок и крупного текста. И еще один том, явно серьезная монография, с минимумом иллюстраций и мелким шрифтом.
Маша кивнула и взяла первую – с большими изображениями и толстую – в надежде вычитать что-нибудь важное. Расплатилась и через боковую дверь вошла в кафе при музее. Здесь, несмотря на непогоду на улице, было светло: высокие окна выходили на Королевскую площадь, где с ровным усыпляющим шумом продолжал литься дождь, поливая старинную мостовую и позеленевший конный памятник какому-то величеству в наряде крестоносца. Зачем идти искать другое кафе? И Маша, с удовольствием оставив тяжелый зонт на входе, заказала шоколад, развесила влажный плащ на изогнутой спинке стула и выложила на белоснежную скатерть, рядом с быстро прибывшей толстостенной фарфоровой чашкой с горячим шоколадом, книжки из пакета.
Для начала она взялась за ту, что с картинками: продавщица обещала полное собрание живописных полотен «под одной обложкой». И замерла, перевернув очередную глянцевую страницу: вот они!
Играющие дети Брейгеля, так схожие с ее изразцами! Трактир, огражденный забором, напротив маленькой сельской церкви, как раз на углу улицы, уходящей вдаль. И повсюду: на улице, на площади перед церковью, на церковном крыльце, на берегу илистой речки слева и во дворе трактира – повсюду играли дети. Картина буквально кишела детскими фигурками: выдувающими пузыри, висящими на брусьях, играющими в лошадку и серсо. Это был странный мир, где не было места взрослым, но дети играли, не улыбаясь и не смеясь, с серьезными лицами. И от этого становилось чуть жутковато. «Где их родители? – думала Маша, разглядывая оборванные детские фигурки. – Куда они смотрят, чем заняты, пока брейгелевский городок захвачен страшноватой детворой? Чем могут закончиться эти бесконтрольные игры?» Маша прочитала краткий комментарий к репродукции: оказалось, кто-то подсчитал эту ребячью толпу – получилось двести детей, играющих в восемьдесят разных игр. Была отмечена и детская неулыбчивость – автор искал причину в жестокой эпохе, которую детям пришлось наблюдать: ранние смерти, эпидемии, испанские виселицы, костры инквизиции. Маша поморщилась: глупости! Дети умудряются радоваться жизни даже тогда, когда внешних причин к тому не наблюдается. На то они и дети. Но эти мрачные человечки – кто они? В памяти вдруг всплыла фраза из любимой, зачитанной до неприличия книжки: «Вот передо мною эти забавные рисунки, которые могли бы вызвать улыбку, если бы не оказались предвестниками столь страшной трагедии…» О чем там дальше?.. В детстве у нее была неплохая память.
Пытаясь вспомнить, Маша повернула голову к окну, за которым впервые за утро выглянуло солнце, отражаясь в обилии мокрых предметов: влажных кровлях домов, морде бронзовой лошади и даже в блестящих от только прошедшего дождя тяжелых темно-серых булыжниках мостовой.
«Я превосходно знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором научного труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров, однако я вынужден признаться, что этот шифр для меня совершенная новость. Цель изобретателя этой системы заключалась, очевидно, в том, чтобы скрыть, что эти значки являются письменами, и выдать их за детские рисунки…» – всплыли из далекого прошлого слова Конан Дойля. Рассказ «Пляшущие человечки». А что, если?..
И Маша лихорадочно стала листать страницы серьезной монографии по Брейгелю. Вот! «Детские игры», 1560 год. Она быстро пробежала глазами текст: «Самая загадочная картина великого мастера… Не существует никакой информации ни о заказчике картины, ни о том, как продвигалась работа художника по ее написанию. Не осталось ни эскизов, ни записей… В полотне наличествует четкая композиция, будто направляющая взгляд будущего зрителя… И при этом нет никакого основания думать, что художник хочет рассказать нам какую-то последовательную историю – игры детей в центре картины, на площади, не кажутся более важными, чем игры в дальнем конце улицы…» Маша вынула из сумки блокнот для записей и ручку: в блокноте уже было занято несколько страниц – сведениями об изготовлении изразцов, почерпнутыми из Интернета перед поездкой; основными темами фламандской плитки, о которых ей поведал антиквар; схематичным рисунком неизвестного герба со стрелочками – какой знак что символизирует, от графа д’Урселя. Написала крупно: «Детские игры», Питер Брейгель-старший. Пункт первый – четкая композиция, смысл которой неясен. И вернулась к книге: «Картина породила множество интерпретаций знатоков живописи и исследователей творчества…» Ну же! Маша с досадой вчитывалась в заумный текст на английском: «Исследователи детского фольклора и этнографы нашли в ней богатейший источник…» Мимо, мимо!
Подошла официантка, Маша оторвалась от страницы, посмотрела на нее безумными глазами.
– Еще шоколада? – спросила девушка, возвращая ее обратно в реальность из затягивающего кошмара брейгелевской картины. Маша облизнула губы, обернулась: кафе начало наполняться работниками музея и клерками из соседних офисов. Наступало время ланча. Маша помотала головой – после сладкого густого шоколада ее мучила жажда. Больше шоколада она не будет. Но останется пообедать. И узнав, что сегодня за блюдо дня, кивнула: тыквенный суп так тыквенный суп. Прямо скажем, не самое любимое блюдо. Но тратить время и силы не хотелось – не только на поиск нового места для обеда, но даже на чтение меню.
Маша вернулась в 1560 год. «Попытки найти аллегории возраста, как в «Четырех возрастах человека», или аллегории времен года не увенчались успехом. Игры, в которые играют дети, не относятся к какому-либо из сезонов». Маша записала в блокноте – «нет аллегорий». «…Ученые также искали способ «расшифровать» игры детей, подозревая, что это популярные в ту эпоху ребусы, пришедшие в Нидерланды из Франции». Популярные в ту эпоху! Но эпоха у Брейгеля и у неизвестного ремесленника, рисовавшего сценки на дельфтской плитке, одна и та же – XVI век. Значит, популярны? Маша сама себе кивнула. «В 1582 году в той же Франции выходит в свет первый печатный сборник ребусов, очень распространенный среди образованных людей своего времени». «Вряд ли его читал тот, кто рисовал картинки для камина, – подняла Маша глаза от книги. – Но вот заказчик, тот самый неизвестный с загадочным гербом, был явно образован и вполне мог прочесть книжку про ребусы…» «Мода на ребусы стала повсеместной – шутливыми ребусами обменивались в письмах и любовных записках, рисунками-ребусами зазывали вывески харчевен. В Лондоне ребус украшал крышу одной из часовен Вестминстерского аббатства. Пришли ребусы и во фламандскую живопись. Особенно популярна стала тема пословиц. Знаменитая картина Брейгеля «Фламандские пословицы» очень схожа с «Детскими играми»: тот же размер, тот же знаменитый взгляд с высоты птичьего полета, множество разбросанных по полю картины фигурок. Ученые пытались «прочитать» «Детские игры» так же, как и «Пословицы». Там мужчина, кусающий колонну, означал религиозное ханжество, а рыцарь, вешающий колокольчик на кота, – совершение опасного и неразумного поступка. Некоторые фигурки, казалось, оправдывали эту теорию: так, ребенок, надувающий мыльный пузырь, означал «быстротечность бытия», а двое мальчишек, катящих обручи на переднем плане, – «тщетность усилий». Маша нахмурилась, посмотрела опять в книжку с репродукциями, вздохнула. Может, и тщетность усилий… А может, круговорот жизни в виде обруча.
