Княгиня и правда была хороша, только своей степняцкой красотой – красиво очерченные, словно чуть припухшие губы, гладкая, чуть желтоватая кожа, большие миндалевидные глаза…
Она не видела, как, выйдя из горницы, где купали и обряжали молодую княгиню, та же боярыня плюнула в сердцах:
– И что за обычай взяли – на половчанках жениться?! Точно своих красавиц на Руси мало! Была бы белая лебедушка, и телом справная, и чтоб румянец во всю щеку да синева в глазах, да такая, чтоб бедром качнула, проплываючи… А это что? Ни тебе рожи, ни тела, один срам и волосья черные.
Если честно, то с боярыней были согласны и остальные женщины тоже. Чернавка-княгиня им совсем не понравилась, даже когда переодели. Напротив, белая рубаха и жемчужное ожерелье на шее оттенили смуглую кожу, а височные кольца – черные глаза.
Женщины сочувствовали молодому князю из-за внешности его супруги, но, конечно, старались вида не подавать, все же сноху нашел Владимир Мономах, а Переяславльского князя уважали.
Наконец пришло время отправляться в далекий путь. Двух князей – старшего и младшего, юную княгиню и княжича сопровождала немалая дружина, все же ехать предстояло глухими лесами, Ростово-Суздальская земля лежала пока почти отдельно от Южной Руси. Это со временем будут и дороги прямоезжие, и трактиры на дорогах, а тогда не было ничегошеньки, и деревень по пути тоже.
Мономах даже не сразу решил, каким путем добираться – через Чернигов и Курск, а потом Рязань или по Днепру через Смоленск до волоков на Вазузу и Волгу, а там уж до Ярославля и Ростова. Заезжать ни в Чернигов, поменявший его когда-то на Олега Святославича, ни в Курск или Рязань не хотелось…
Хлопоты и сборы ни долгими, ни шумными не были, сказывалось, что ехали мужчины, из женщин только юная княгиня со своими служанками, но та пока не хозяйка, что скажут, то и делала.
В Киеве еще только занималось морозное утро, когда на княжьем дворе уже зазвучали голоса, холопы принялись запрягать коней, тащили к возам то, что не было уложено с вечера, укладывали, увязывали последнюю кладь. Дорога обозу Переяславльского князя предстояла дальняя, потому забыть ничего нельзя. Наконец на крыльцо вышел и сам Мономах – посмотреть, как собрались. Оглядел укладку, что-то спросил, в чем-то распорядился.
Отслужили молебен, истово прося удачи в долгом пути, разобрались по возкам и саням, еще раз перекликнулись, и вот Мономах, троекратно расцеловавшись с двоюродным братом, Великим князем Святополком Изяславичем, вскочил в седло, махнул рукой:
– Трогай!
Длинный обоз с княжеским стягом впереди (нашлось что везти и сыну в Смоленск, и в сам Ростов для Гюрги) тронулся в путь, вытягиваясь по улицам к спуску на лед Днепра. К тому времени погода подпортилась, небо нахмурилось и начал падать сначала легкий снежок, но бывалые люди уже знали, что скоро залепит сильнее.
И вот наконец золотые купола Софии остались позади, кони резво неслись вперед. Пока резво, еще не устали лошади, не замерзли всадники и седоки в санях и возках. Даже Андрей, глядя на отца и старшего брата, тоже ехал верхом. Мономах понимал, что мальчик долго не выдержит, место в возке было, но решил пока дать ему возможность почувствовать себя взрослым, двигались медленно, объясняя это тем, что жену Гюрги и остальных женок может растрясти.
Если честно, то верхом хотела ехать и сама юная княгиня, она даже не поняла, почему ей-то нельзя? Но спорить не стала, уселась в теплый возок, укуталась в шубу, укрылась волчьей полостью и дремала, потому как сквозь затянутое оконце возка ничего не было видно.
Даже страшно устав и набив себе седалище, Андрей отказывался тоже уйти в теплый возок. Пришлось садиться в сани всем троим – князю и сыновьям.
До Смоленска зимник по Днепру наезжен, добрались легко, хотя морозец не давал просто стоять. Постепенно устали и люди, и кони. Сначала удавалось становиться на ночевки в деревнях и даже городах, но после Смоленска это уже трудно. По берегам стоял сплошной лес, деревни – редко. Но как проехали волоки и река стала чуть пошире, на берегах снова появились признаки жилья.
Мономах кивал на прилепившиеся к берегу избушки:
– Смотри, Гюрги, это уже твои владения. Это твои смерды…
От увиденного настроение могло испортиться у кого угодно, юный князь недовольно хмурился. Однажды отец вдруг предложил:
– Хочешь глянуть, как живут-то?
Гюрги кивнул, сам не зная зачем. Хорошо, что они поехали в деревню только с отцом, не считая трех дружинников. Окончательно разболевшийся Андрей просто спал в санях, укрытый волчьей полостью с головой, а звать супругу Гюрги и в голову не пришло.
В деревеньке из десятка худых избушек сразу и не поняли, что за гости пожаловали. Гюрги оглядывался почти неприязненно, на душе кошки скребли. И это владения, это княжество?! Избы одна хуже другой, да половина и не изб вовсе, а попросту землянок, крыши прямо от земли торчат. Все крыто соломой, ни о каких храмах и речи нет. Бедно, если не сказать – нище. Мелькнула мысль: хорошо, что этого не видят старшие братья, вот Вячеслав небось посмеялся бы!
Еще хуже оказалось в избенке, куда они вошли. Князь Владимир выбрал самую крепкую, но и в ней так воняло, что Гюрги даже шарахнулся к выходу. В полутемной избе за жердяной перегородкой явно зимовали вместе со своими хозяевами и свинья с поросятами, и овцы, и куры… Гюрги подумалось, что только лошади и не хватает. Ну, еще коровы. Непонятно, то ли живность вместе с людьми, то ли люди при ней, изба и хлев заодно. Топилось по-черному, дрова к их приходу давно прогорели, потому в избенке было совсем темно.
Один из дружинников прикрикнул на хозяина, тот засуетился, подбросил в очаг дровишек, а сидевшая на лавке старуха с трудом поднялась и стала пристраивать в светец лучину. И все равно было темно и холодно, страшно воняло, нищета производила гнетущее впечатление.
Живность, в первую очередь куры быстро почувствовали, что от убогого очага потянуло теплом, заквохтали.
Мужик все вглядывался в нежданных гостей, пытаясь понять, кого это черт принес. Что уж там понял, неизвестно, только повел рукой, приглашая сесть, и извинился, что угостить нечем, потому как сами с утра только поболтиху и ели, а к обеду вовсе ничего не осталось.
Мономах нахмурился:
– А детей чем кормить будешь?
Из угла выглядывали три детские белобрысые головки. Вместо мужика ответила старуха, резко, неприязненно:
– А тебе-то, боярин, что? Хоть и помрут наши дети, так лучше помереть, чем так-то всю жизнь.
В ее словах была правда, так вот всю жизнь – и никакого наказания не надо.
– Чьи вы?
Названное имя боярина, которому принадлежала деревенька, ничего не сказало ни Гюрги, ни даже Мономаху. Но князь все же нахмурился:
– Чего так бедно?
– А с чего быть богатым? От половцев в эти леса удирали, думали, здесь своим горбом все поднимем, а не вышло. Лошаденка пала, а без лошади куда же? У боярина взяли зерна да лошадь, чтоб хоть как-то обжиться, а отдавать как? Кляча едва живая была, а плати за нее теперь всю жизнь. А уж как женка померла, не разродившись, так и вовсе все захирело. Мать вон больная, еле двигается, дети – мал мала меньше. Один не справляюсь, чтоб и своих кормить, и долги отдавать.
