После дневного бдения, когда крестьяне укрепляли ветхую стену, чинили скрипучую и шаткую лестницу, что вела на прясло, поливали водой обращенную к Подолу стену, готовили впрок дрова для костров, насаживали на рукояти наконечники копий, рогатин и сулиц, носили каменья на стену, на прясле было непривычно тихо. Только двух крестьян узрел Василько. А ведь наказывал Ананию, чтобы ночью стерегли прясло не в малом числе и сторожа лясы не точили бы, глаз не смыкали, а смотрели бы во все глаза за реку.
Так поди ж ты, всего двое на заборалах, да и те побросали рогатины и переговариваются.
Несмотря на то что Василько старался идти шумно и даже нарочно кашлянул, крестьяне заметили его лишь тогда, когда он подошел к ним почти вплотную. Он еще издали опознал сторожей, Волка и его сына, Микулку, круглолицего и веснушчатого отрока лет пятнадцати. Волк не сдвинулся с места, только посмотрел выжидающе на Василька; Микулка ойкнул и спрятался за спину отца.
– Почему прясло не стережете? Зачем спиной к реке оборотились? – раздраженно упрекнул Василько. Он решил непременно проучить Волка, чтобы другим крестьянам было неповадно «воронье» ловить. – Что стоите аки идолища поганые? Кланяйся, кайся, пес! – замахнулся он на Волка.
Василько надеялся, что Волк смиренно согнет перед ним голову; тогда бы он вцепился пальцами в заросшую жилистую шею и стал бы часто и резко гнуть хребет Волка да приговаривать: «Знай, где находишься, смерд!» Так поучал когда-то нерадивого ратника воевода Еремей. Василько был по молодости потрясен и удручен увиденным, но крепко запомнил и сейчас вознамерился так же показать свою силу и власть.
Волк отпрянул. Из-за его спины жалобно пропищал Микулка:
– Умаялись мы, без роздыха стоявши.
«Сейчас ты у меня поклонишься!» – злорадно помыслил Василько. Но Волк неожиданно запальчиво молвил:
– Чем лаяться, пришли вместо нас других! Который час торчим на прясле, словно вороны, ног не чуем!
От такого предерзостного бреха Василько сначала растерялся и опустил занесенную руку, а затем разгневался. Он решил, что, если сейчас не накажет Волка, крестьянин возгордится, будет дерзить и далее, да еще поведает другим, как он осадил лютого господина.
– Ты как возглаголил, смерд? – сквозь зубы процедил Василько и обнажил нож. «Как попятится Волк, так и нужно его колоть», – решил он. Но Волк пятиться не стал; он пригнулся, напружинился, будто кошка перед прыжком. Не успел Василько сделать рукой колющее движение, как Волк оказался рядом. Василько почувствовал, что пальцы крестьянина впились в его руку, в которой он держал нож. Перед очами мелькнул заросший лик Волка, его шапка заслонила небо, исходивший от крестьянина дух, какой-то кисельно сладкий, ударил в ноздри. Он пытался освободиться, изо всех сил гнул руку в сторону и вниз, но рука подавалась в ту сторону, куда тянул ее Волк.
– Не замай, не замай, сыч! – назидательно произнес Волк.
– Прочь, прочь! – хрипел Василько. Он взмахнул свободной рукой и сбил с головы крестьянина шапку, поверх головы Волка заметались звезды. Он ударил Волка по лицу, тот покачнулся, но руку не выпустил.
– Микулка, держи его! – запросил помощи Волк, и тонкие, почти детские пальцы впились в кисть свободной руки Василька.
– Убью, щенок! – пригрозил Василько.
– Так его, так! – довольно сказал Волк.
Микулка тихо повизгивал, но продолжал держать руку Василька.
Несмотря на то что Василько и Волк схватились не на жизнь, а на смерть, никто из них не поднимал шума и не пытался позвать крестьян. Не хотели, чтобы люди узнали об их лютой сваре. Василько было стыдно просить помощь, Волк же знал, что, тронув господина, порушил свято оберегаемый обычай, и потому не желал огласки.
– Что скалишься, Василько? – зло и насмешливо спросил крестьянин и вдобавок пригрозил: – Сейчас разложим тебя на мосту и батогами…
– Опомнись, Волк! Да тебя за это… – примирительно рек уставший Василько.
– А ты не пугай, кроме татар, теперь страшиться некого!
Волк выкручивал руку Василька и оттеснял его к стене. Василько истомился. На одной руке висел крестьянин, на другой Микулка.
– Отпусти меня, – взмолился он. – Не буду я тебя поучать.
– То-то, – высокомерно молвил Волк. Он отпустил руку Василька и сделал шаг назад. Микулка тотчас забежал за спину отца; отрок впервые посягнул на величие и честь господина, это было непривычно, предерзостно и потому страшно.
– Смотри, Васька, более ножиком не играй! – заносчиво сказал Волк и пригрозил пальцем.
Его слова и весь самодовольный вид больно язвили самолюбие Василька. Он почувствовал, что если сейчас не поуправится с обидчиком, не перенесет позора. Он сказал что-то бессвязное, желая этими словами подстегнуть, разъярить себя. Затем, не раздумывая, ударил ножом Волка в живот. Волк испустил протяжный приглушенный звук. «Убил!» – подумал Василько без сожаления и радости. Крестьянин опустился на колени, зажимая руками рану. Микулка позвал отца, и, будто в ответ, Волк захрипел, забился в судорожных движениях, затем покачнулся в сторону, выпрямился и повалился вперед головой.
– Тять, вставай! Вставай! – припал к нему Микулка. Он уцепился руками в овчину отца и тянул его вверх. От каждого рывка голова Волка билась о помост.
«Бежать, бежать прочь!» – одно было сейчас на уме Василька. Хотелось, чтобы случившееся было только злым сном. Но лежавший подле его ног крестьянин и поднимавший отца Микулка настойчиво напоминали Васильку, что это не сон и что, кроме того, что у него будут угрызения совести, о его душегубстве узнают люди.
«А если предать смерти Микулку да тела убитых побросать в ров? Тогда не будет видоков моего тяжкого греха. На Микулку много сил тратить не нужно». Василько осмотрелся. Стена была безлюдна. Он медленно подошел к Микулке. Как невыносимо громко звучали его шаги, как шумно стучало его сердце. Микулка вздрогнул и стал медленно распрямляться. «Только бы не кликнул крестьян», – мысленно взмолился Василько. Микулка попятился. Ему бы бежать, криком поднять на ноги людей, но он, бедненький, растерялся, уперся спиной о выступ стены и затаил дыхание.
Василько схватил Микулку за волосы и запрокинул голову отрока. «Надобно его кончать, а то завопит», – торопил себя Василько. Если бы Микулка задергался, закричал, Василько ударил бы его ножом. Но Микулка молчал, и эта покорность остановила Василька. Он отошел от отрока и поспешно, словно боясь, что может снова поддаться дьявольскому искушению, спрятал нож в ножны.
– Поклянись, что никому не поведаешь, как я отца!.. – сказал он, и в его голосе было больше мольбы, чем угрозы.
Микулка стал тихо подвывать.
– Замолчи! – раздраженно прикрикнул Василько.
Микулка закрыл лицо руками и отвернулся. Волк лежал, перегородив мост; из-под его тела медленно расползалась лужа крови. «Как вино на Федоровом дворе», – подумал Василько и стал примериваться, как бы ему скинуть тело крестьянина в ров и при этом не замараться кровью.
