– Насиловать жену, конечно, нельзя. От насилия рождаются злые и несчастные дети. Но из-за постели ты не тревожься, это пустяки. Она – девка. Как же ей не бояться? Все девки этого боятся, пока не поймут, что ничего страшного нет. Есть у меня семена, из которых в Китае варят свадебное зелье. Его дают молоденьким невестам перед первой брачной ночью. Подмешай в вино, дай выпить. От такого напитка у женщины жизненная сила уходит из головы в утробу. Женщина становится мягкая и потная, пьяная, глупая, все время хихикает и ничего не боится.
Вечером Манул посадил девку перед собой. Поставил угощение – и татарское, и русское.
Она сидела ни жива, ни мертва. Не знала, что будет. К еде не притрагивалась.
– Давно хочу тебя спросить, – ласково произнес он. – Ты тогда могла убежать, как твой брат, – и не убежала. Не от страха, ты смелая. Помню, как ты бросилась спасать брата, не испугалась стрел. Почему ты с ним не убежала?
– Я дала клятву Христу. Если Он пощадит брата, я стану твоей рабыней. Клятву нарушать нельзя, – тихо ответила она, опустив лицо, но перед тем быстро взглянула на Манула особенным образом.
Он помолчал. Вести дело быстро было нельзя.
Продолжил после паузы:
– Иногда ты странно на меня смотришь. Будто тоже хочешь что-то спросить. Спрашивай.
Девка долго собиралась с духом. Наконец, так и не подняв глаз, побледнела, прошептала:
– Почему ты меня… не тронул? Ведь я твоя рабыня. Ты мог сделать со мной что пожелаешь.
Манул вспомнил, как шаман говорил: женщина, которую ты мог взять и не взял, сначала радуется, а потом задумывается. Почему не взял? Может, она нехороша, нежеланна? Калга-сэчэн человек мудрый, но, кажется, тоже не очень хорошо понимает женщин. Эта спросила не от обиды – Манул почувствовал бы.
– Против воли, насильно можно брать только чужих женщин. Я это делал много раз. Но ты перестала быть чужая и стала своя.
– Своя? – не поняла она и наконец посмотрела на него – кажется, уже не очень пугливо.
Он стал объяснять. Что люди делятся на своих и чужих. Свои – те, кто с тобой и за тебя. Они-то и есть настоящие люди. Чужие – или враги, или никто. Они не имеют никакой важности. Своя собака дороже чужого хана. Со своими, как с чужими, обходиться нельзя. И наоборот: поступать с чужими, как со своими, тоже неправильно.
– Наш бог Христос учит не так, – сказала она.
– По-божьи, может, и не так, – не стал спорить Манул. – А по-человечьи так. Скажи, вот если ты увидишь, как в реке тонут твой брат и кто-то незнакомый, а ты в маленькой лодке, куда можно посадить только одного. Кого ты спасешь?
– Брата, конечно.
– Еще бы. А если бы нет, ты была бы самым худшим человеком на свете. И во всем так. Кто сделает плохое своему – тот предатель, хуже этого нет ничего. А сделать плохое чужому можно. То есть, если просто так или для забавы – плохо, грех. Но если ради своих или для дела – тогда хорошо и правильно. Вот главное, что нужно понять про жизнь: есть два закона, для своих и для чужих. Запомни это. Ты молодая, ты будешь долго жить после меня. Твой Христос, может, и хороший бог, но его учение толковали неумные люди.
Она задумалась. Манул решил, что пора перейти к самому трудному.
– Ты знаешь, что я убил твоих отца и мать, – строго и печально сказал он. Девушка вздрогнула. – Я сделал так, потому что они были мне чужие, никто. Сейчас я бился бы насмерть, чтобы их защитить. Потому что они – твои отец и мать. Потому что теперь мы с тобой стали свои. Мы – одно.
Выражение ее лица изменилось. Он не очень понял, что блеснуло в ее больших глазах, уже не казавшихся ему уродливыми: испуг, удивление или что-то еще.
– Если ты чувствуешь, что из-за родителей… или из-за чего-то другого никогда не сможешь быть для меня своей, – скажи. Отпустить я тебя не могу. Некуда. Теперь здесь всё монгольское, тебя так или иначе кто-то захватит. Но я продам тебя какому-нибудь хорошему человеку, который не будет тебя обижать. Может быть, он станет для тебя своим.
– Я дала клятву принадлежать тебе, – негромко, но твердо молвила она. – Бога обманывать нельзя.
Не хочет покидать родные места, подумал Манул. Но бояться перестала. И ненависти нет. Уже хорошо.
– Ладно. Я научу тебя, как быть монгольской женой.
И будто случайно, наливая себе кумыса, коснулся ее запястья. Она быстро отдернула руку.
Так же шарахается необъезженная лошадь из табуна, когда ее первый раз ведут седлать.
А не надо торопиться. Тут своя наука: всё делать без спешки, в строгой последовательности. Одно переходит в другое.
Сначала нужно погладить по холке, потрепать или расчесать гриву. Потом положить на спину мягкий, приятный потник. Потом – красивый чепрак. Потом – седло. Тихонько, но крепко затянуть подпругу. Надеть уздечку – ласково, не прищемив губ. И только после всего этого садиться и ехать.
С мягкого потника Манул и начал.
– Сначала мы поужинаем, как муж и жена. Угощайся.
Она была голодная, по глазам видно, но есть не начала – испугалась слова «сначала».
– Потом ты пойдешь спать. А завтра я буду учить тебя всему, что должна уметь монгольская женщина: правильно одеваться, готовить правильную еду, ухаживать за лошадьми. Ешь, мы теперь всегда будем ужинать вместе.
Успокоившись, она приступила к трапезе. Брала только русское: невкусный серый хлеб, сырое молоко, моченый корень под названием рэпа – ужасная гадость.
Вина с шаманским зельем Манул ей не налил. Рано.
На следующий день тоже было рано. И на третий. Но в четвертый ужин она рассказывала, как днем пыталась подоить кобылицу и та хвостом хлестнула ее по лицу, и она с перепугу шлепнулась в лужу. Рассказала – и весело засмеялась. Манул тоже засмеялся. Они смеялись вместе. Может быть, уже пора, подумал Манул и немножко заволновался. Оказывается, это очень хорошо, когда молодая женщина тебя не боится, рассказывает что-то и смеется. Не хотелось бы всё испортить.
А она еще сказала:
– Сегодня буду учиться пить кумыс.
Взяла чашку, отпила – поперхнулась. Не понравилось.
– Ешь что тебе нравится, – сказал он. – Бери свое, русское.
– Нет. – Она вытерла белые от кумыса губы. – Я буду привыкать. Это теперь и моя еда.
– Тогда и имя у тебя будет монгольское. Я стану звать тебя Звездухой.
Она повторила трудное для нее слово Одоншийр два раза. Взяла кусок хурута, понюхала – заколебалась.
– Ешь мед, – засмеялся Манул. – Его любят и русы, и монголы.
Звездуха тоже улыбнулась, благодарно. Откусила от сот белыми ровными зубами. С уголка рта повисла тонкая золотистая нитка. Манул снял ее пальцем, и девушка не отстранилась.
