Синий «талбот». Синяя ночь. Сентябрь линяет. Дожди вьют веревки. Влас на своих циркулях через лужи вприпрыжку… Синяя тень в желтом свете фонаря. Мертвец с впалыми щеками и серым лицом дает ему пакетик. Триста крон в карман. Через лужи обратно. Намел четыре дорожки, вобрали по одной.
– Только что звонил старый пердун, – стучал зубами Влас. – Фирма закрывается, – шмыгнул носом. – Как-то быстро пролетело это дело, я и не заметил. Последний перевод будет маленьким. Надо брать! Слышь, надо брать! Потом и того не будет! Все! Лавочка закрывается, слышь?
Я сказал, что слышу, мне насрать.
– А мне нет! Мне не насрать… Я три года ждал этого дня! – Он шумно втянул дорожку, пальцами пробежался по крыльям носа. Причмокнул, сказал, что пол-лимона тоже деньги. – И такой суммой можно распорядиться с умом. – Налил мне коньяку, шепнул, что есть варианты. – С умом вложим в дело. В бизнес, а не в рулетку. Все уже продумано и налажено…
Я втянул дорожку, выпил коньяк и остекленел: щекотка в пупке, мерцание в глазах, даже начал похрустывать, как новая купюра.
Влас снова налил и, лезвием делая дорожки на карточке, шептал:
– Нельзя сдаваться, понимаешь? Жизнь такая штука, легко сломаться, слышь? Так бурлаком всю жизнь и проходишь! Таких уродов кинуть сам бог велел! Святое дело! Нельзя отступать! Нельзя сдаваться!
По голове бежали мурашки, все вокруг стало жидким, как от мескалина.
– А кто сказал, что я сдался?.. – услышал я свой голос. – Я и не собирался отступать… мне на деньги насрать, я вот что имел в виду, насрать на деньги, понимаешь?..
Утро…
– Ну, по дорожке и вперед?!
Влас режет ногами асфальт. Побрякивает ключами на пальце. В дипломате документы, печать, телефон. Бреду за ним. Шатает. У входа в банк, солнце лезет в душу.
– Да не стой ты так, как нищий на паперти. Что, сдурел, что ли? Встал перед дверьми банка, руки в брюки, бандит бандитом. Вон присядь в тени на скамейке что ли. Стоит, как медведь-шатун. Я фигею с тебя, ей-богу! Ей-богу!.. – Полный дипломат долларов. – Все на мази. Все как в аптеке. Вечером в Риге будем. Уже ждут. Сейчас машина подъедет. Паспорта начинают лепить. В пятницу в Амстердам двинем или в Париж.
От фонтана шла приятная волна прохлады. Журчание успокаивало. Мы тянули сигареты и переговаривались. Мечтали. Влас говорил, что все-таки предпочел бы Испанию, какой-нибудь остров, или еще что-нибудь такое, экзотическое. Я хотел только одного: чтобы судорога, которая меня держала все эти годы, отпустила, чтобы перестало биться сердце, как суматошная летучая мышь. И вдруг – отошло. Я вытянулся на скамейке, откинул голову, закрыл глаза. Париж…
Следак объявил мне, что я поднял сейф на сто тысяч. Были предъявлены документы, отпечатки пальцев были сняты с предметов, перечисленных в невообразимом количестве. Показания свидетелей (соседи-алкоголики), необыкновенно подробные описания… детали, детали… Следак хорохорился, распинался, игриво с ходу предложил пойти на сделку:
– Я все знаю, все знаю… Ты мне сейчас подробно рассказываешь об отмывке денег, а я тебя выпускаю. Но если ты не подпишешь признание, у меня нет к тебе претензий. Документ-то, если ты хоть чуть-чуть соображаешь, сфабрикован. Але, – пощелкал пальцами, – смотри мне в глаза, я с тобой говорю. Так вот, тут, при всей пестроте дела, нет никаких весомых фактов. Такое стыдно передавать в суд. Я не могу тебя задержать более чем на десять суток. И если ты не подписываешь, я тебя выпускаю. Как и предполагалось… Так и было задумано… Затем оно и сфабриковано, чтобы тебя всего только поймать. Тебя и твоего дружка, Власа. Где он сейчас, кстати? Кинул тебя и растворился? Это не первый случай. Найдем, никуда не денется. Вот пойми одну вещь. Нас использовали как обычных ищеек. Кинули нам дело – ищите! Дали на лапу, не без этого, а что делать? Попросили придумать дельце вместе с Попиком, чтобы мы, идиоты, тебя изловили… Он приходил, сидел тут, стонал, плакал – диабет, геморрой, сто тысяч из сейфа, все такое! Мы свое дело сделали, поймали тебя, зайчика, а там что будет дальше, это уже нас не касается, потому что держать мы тебя не можем. Тут не за что держать. Ты в отказ, нам предъявить нечего, прокурор нас на смех поднимет, а мы и довольны, руками развели, тебя выпустили, а там, на улице, тебя ждут. Понимаешь? – Молчу. Продолжает: – Для начала я просто хочу, чтоб ты оценил размеры проблемы, в которую ты вляпался, дорогой мой. Ты не понимаешь… Ты думаешь, ну там поиграли в игры, ну там пожили в публичке, открыли фирму, сняли бабло, ну дали промаху, ну мало ли… дадут там условно… Ан нет! Ты еще не понимаешь, что ты натворил, мальчик. Не понимаешь. Вы с Власом открыли фирму, через которую прошло около двадцати миллионов! Куда? Мне интересно, что ты скажешь о последнем, очень большом переводе, миллион сто тысяч? У? Да, миллион сто тысяч! Сто тысяч были сняты в Таллине, а миллион ушел в Ригу, где действительный директор фирмы, воспользовавшись правом подписи, получил его, имея при себе все необходимые документы, включая печать, получил и испарился, а? Что скажешь? Сюрприз, не так ли? Сколько ты получил? Сто тысяч? Пятьдесят? Ты думаешь, раз у тебя шишка на голове – тюкнули по башке, – так сразу не виновен? Отмажешься? Закосишь? Не выйдет! Будешь отвечать за весь миллион! Ты никогда не выплатишь этих денег. Ты даже десять тысяч в месяц заработать не мог! Ты же поэт. Фантазер. Фуфло! И вдруг такая реальность… Назови мне фирмы, компании и имена клиентов, делавших переводы на вашу фирму! Все! Подробно. По чьей инициативе была открыта фирма… С какой целью и так далее… Он включил диктофон…
…выключил. Осклабился, дал сигарету, сам закурил, сказал с грустью клоуна в голосе, что он – жалкий коррумпированный мент, такие цепи, как у него на шее, на зарплату себе не купишь; он рисовался – сказал, что использует пленку в своих собственных целях, потому что что-то законно тут сделать не представляется возможным, так как все – продажные свиньи и у старика все щели замазаны; сказал, что меня не должно волновать, в каких целях он использует пленку, мне не следует волноваться вообще; он сказал, что сейчас эта пленка для него и для меня станет оружием, меня эта пленка спасет, а его озолотит немного; по истечении десяти дней он меня выпустит, только тогда, когда он посчитает нужным, никто знать не будет, он берет на себя ответственность. С этого момента я для него ценный материал, который ему нужен живым. Это обычная сделка. Я предоставляю ему информацию – он мне возвращает жизнь. Все честно. Никто никому ничего не должен. Старик сам хвост прижмет. Когда следак поговорит с прокурором и комиссаром о том, что тот вытворяет и какие лица через его подставные фирмы отмывают бабло, хм, хм, хм, вот тогда посмотрим, кто начнет хвататься за соломинку.
– Тут уж не до тебя будет… Будь уверен, кое-кому придется раскошелиться… Все любят деньги, и комиссар, и прокурор, и такой маленький человек, как я… Понимаешь?
Он сказал, что, как только дойная машина придет в действие, старик полезет в закрома, начнет скрести по сусекам, частями носить, всем… Про меня и думать забудет. Мелкий паразит. Есть опасность покрупнее. Пленка. Мой труп будет усугублять содержимое пленки. Он придаст ей весомость. Нужны деньги. Неприкосновенность свидетеля. Закрыть дело. Все замазать, законопатить. За каждую услугу надо платить. Придется раскошелиться. Поговорить с комиссаром. Коньяк прокурору – и с розыска до суда снимут. Святых не бывает. Суда тоже не будет. Пока каша варится, можно унести ноги…
