В подвале замка литовцы нашли телефонный аппарат. Извлекли из-под обломков. Катили с песнями через всю деревню на большой тачке. Клаус и Гюнтер, завидев их, встали, с ностальгическими улыбками припомнили времена, когда не было моста и ходил паром…
– Телефонный аппарат стоял у входа в библиотеку, – говорил Клаус.
– Нет, ну что ты такое говоришь, – перебил его немец. – Он был в библиотеке.
– Да, да, – кивал Клаус, – в библиотеке… Но до того, как его старик поставил в библиотеке, и до того, как ты приехал в Хускего, аппарат находился у входа в библиотеку. На первом этаже…
– А-а… – протянул Гюнтер. – Это когда было? Я приехал в восемьдесят седьмом…
– В конце семидесятых, – спокойно сказал Клаус, – в фойе замка, сразу у дверей, стоял стол, на столе лежал гроссбух с записями, возле стола на стене подвешен был аппарат. За столом сидел старик Винтерскоу и дежурил как консьерж!
Все засмеялись.
– А что он делал? – спросили литовцы. – Просто сидел?
– Он принимал письма от почтальона, а потом раздавал их, – объяснил Клаус. – Он следил за тем, чтобы никто не стучал по аппарату, чтобы никто не кинул какой-то похожий на монету металлический предмет, следил за порядком в замке, выдавал книги, принимал и так далее. Это было давно. В те времена власть старика была значительно больше. Его слово имело больше веса. Тогда в замке был настоящий колледж… Люди приезжали из-за границы, чтобы послушать его лекции… Да, его слушали! А потом он стал ездить в Россию – и сошел с ума, он стал Дон Кихотом!
Ребята покатились с тачкой дальше, отнесли телефонный аппарат мистеру Винтерскоу; он его вскрыл, вытянул пластмассового глиста, набитого старыми кронами, посчитал и отдал им все монеты, полный мешок; сказал, что они могут их поменять в банке, и это будет частью оплаты, а другая часть – потом, после семинара…
– Сейчас некогда ерундой заниматься, на ерунду нету времени, – сказал он сердито.
История с телефоном подорвала авторитет старика, ребята разделились: кое-кто остался, остальные уехали. Одни говорили, что так работать нельзя, без оплаты работать трудно; некоторые напомнили, что надо бы визу продлить… Да, все вспомнили о визе… Дангуоле тоже решила продлить, поехала со своей подругой и еще одним парнишкой. Обещали вернуться через месяц, два… с Костасом! С Костасом, который починит все, даже погоду в Хускего!
Я тогда подумал, что вряд ли ее еще раз увижу… У меня все внутри сжалось, но виду я не подал. Скупо попрощались, их отвезла Патриция в Оденсе…
Сделалось грустно.
Несколько дней ничего не делал – пил, курил, гулял по тропинкам в лесу…
Опять стал думать о письме матери… некоторые дни летят, как осенние листья, а один стоит, как старый клен, и не уходит, и я жду, смотрю в окно… листья падают, а время не движется…
Курил на холме… Не докурив, шел к ступе… Спускался в овраг, курил у большого, с корнем вырванного дерева… Думал, думал…
Дангуоле уехала так внезапно, – прихожу, а она собирается, словно убегает.
Шел, футболил мохнатые кочки.
Но ведь они всегда принимали такие внезапные и очень быстрые решения, напомнил я себе, стараясь успокоиться, два-три слова, и решение принято… литовцы… не русские…
На меня по тропинке вышла Лиза, у нее была большая лопата, которую она с трудом волокла. Я спросил ее: куда она идет с такой лопатой, зачем ей лопата? Она сказала, что похоронила кролика в лесу. Я подумал, шутит. Пошел дальше, посмеиваясь. На следующий день я пил чай у себя на веранде, увидел, как Лиза деловито распахивает клетку, вытаскивает задубевшего кролика… Я даже встал. Стоял и смотрел, как она тащит его. Я с трудом глазам верил! Лиза спокойно сходила за лопатой, вырыла могилку у компостной кучи, за уши опустила в него кролика (ее губы шевелились: bye-bye, rabbit!), закопала. Вечером все повторилось: лопата – кролик – могилка… Она разыграла этот трюк несколько раз, пока не передохли все кролики… и начался мор уток. Они долго бродили по деревне, пожирая все в огородах, их гоняли, они разбредались, затем стали болеть, терять перья, противно чихали, мерли, – тушки валялись повсюду. Некоторых клевали вороны. Белые перья летали, повисали на ветках, плавали в лужах… Люди жаловались, возмущались… Потапов орал; Лиза тащилась с лопатой, шмыгая носом, копала могилки… Я курил в башне замка, наблюдая за ней; я ходил к Коммюнхусу проверить почту и видел, как она собирает дохлых уток в тележку. Маша плакала. Потапов кричал жене, что это воспитывает Лизу… Он считал, что эта возня с трупами могла ее чему-то научить.
Это не сошло ему с рук. Лизу застукали с утками; собралось несколько возмущенных человек, ломились, стучали в желтый потаповский забор. Михаил к ним не вышел, говорил с ними из-за забора! Это было возмутительно. Но пуще всех сам Потапов вышел из себя, внезапно оборвав перебранку, он ушел огородами, злобно хлопнул дверцей «Жигулей», укатил в Оденсе пары выпускать, и там его взяли – пьяного, в машине, с травкой и какой-то шалавой. Больше его не видели!
В тот же вечер я сбегал в магазин, купил три бутылки вина! Я праздновал. Как я был счастлив, что Мишку забрали! Я даже сходил на кладбище заморенных животных, сообщил им, что они отомщены! Справедливость восторжествовала! Мертвые, они больше не принадлежат этому гаду! Бегите, кролики, бегите! – кричал я, поливая вином могилу. Можете скакать по елисейским лужайкам. Летите, утки, летите! Все мы натерпелись. И Лиза, и Маша, и Иван… Какое облегчение! Наконец-то, его больше нет. Перья дохлых уток все еще висят, дрожат на веточках кустов и деревьев, а Потапова уже нет, уже нет! Его забрали демоны! Навсегда!
Я выпил бутылку прямо там, закурил, сел на сугроб и задумался…
Жизнь – прекрасна, душа – бесконечна, – вспомнил я письмо матери, – но нам жизнь подают грязными руками в пластиковой обертке… котлетки делают из животных, которых гуманно оглушают ударом электрического тока, перед тем как перерезать артерию…
О, как она права! – подумал я и тут же вспомнил оборудование, которое демонстрировал мне отец во время нашей последней встречи на хуторе. «Очень простое и весьма ходовое устройство, – восхищался он. – Просто, как все гениальное! Ничего лишнего! Трансформатор – штырек – нержавеющая головка для оглушения, – почти как сварочный аппарат! Оглушаешь свинью/бычка/барана током, а потом закалываешь, и никакой мороки, никаких кровавых луж и пятен на брюках. Чистота! Я знаю, о чем говорю… Уже полгода работаю! Это не фуфло, а – настоящий прогресс! Где мы были раньше? Каменный век… Борьба за огонь, пещерные люди… Вот как надо жить! – Он хлопал ладонью по чудо-устройству. – Вот это да!»
Старики держали свиней, коз, кроликов, кур; отец на выходных осуществлял процедуры… Всю неделю бегал ловил бандитов, а на выходные ехал забивать живность. На продажу или шашлык! С вином-пивом-водкой… нормальный ментовский отдых – не охота, так рыбалка, не рыбалка, так шашлык. А потом переселился к болотам, купил себе специальную машинку, которая все упростила, всю его жизнь наполнила смыслом, превратила убой скота в праздник! Показывал бумаги, распахивал книжечку, гладил машину, помахивал шнуром с электродами, приставлял к своей шее и изображал корчи, гоготал! Сказал, что занимается распространением. Очень удобная вещь. Уже несколько штук продал. Три тысячи навару. Можно озолотиться, только знай вози из России… с нашими серыми паспортами виза не нужна… с пограничниками можно договориться… русские поймут русских… свои люди… понимают: русским в Эстонии не сахар… Он ходил по поселковым дворам и хуторам, предлагал маленькую удобную смерть людям, которые держали скотину, птицу, кроликов, говорил, что в миг избавит их от неудобств. Сделает так, что они не будут испытывать сложностей. Давал и напрокат, предлагал свои услуги, говорил, что все сделает сам! Он плясал вокруг эмалированного ящичка на колесиках, как зазывала у циркового шатра, и кричал: «Мощный трансформатор!.. Напряжение оглушения девяносто вольт! Электроток оглушения до двух амперов! Длительность оглушения – до семи секунд!» Он хотел, чтобы я тоже присоединился: «Давай работать вместе! Ты знаешь эстонский… Будешь предлагать эстонцам. Вместе будем работать, а?..» Он хотел, чтобы я ходил по дворам, разъезжал по хуторам и рекламировал это…
