– Я вижу, вы не относитесь с должным уважением к русским традициям, – ляпнул Михаил.
– Всему свое время, место и назначение. В Большом холле нет места не только для русских традиций, там нет места каким-либо традициям вообще! Особенно во время семинара!
– Понятно, понятно, мистер Винтерскоу, – сказал Михаил, смахивая грязь со своей картинки, – всему свое время, место и назначение… это правильно… это верно… всему свое время…
Я похолодел от этих слов: в них звучала скрытая угроза. Я приметил, как лицо Потапова напряглось, окаменело – он что-то затаил, что-то омерзительное начало готовиться в его голове. Старик махнул рукой и пошел. Он не придал значения его словам. Я пошел к себе, но уснуть не смог. Меня обеспокоило это происшествие. Лучше, если они с треском разругаются и Мишку попрут из коммуны, думал я. Но что-то мне мешало с этим согласиться и на этом успокоиться. Просто так его уже не попрешь. Если он пустил корни, его уже так не вырвешь.
Скоро все это забылось. Были новые работы, новые авралы. Приехали непальцы… поляки, гуру… замок наполнился голосами, музыкой, топотом ног, бегущих вверх и вниз… С приездом батюшки из Санкт-Петербурга строительство бани зачахло, о происшествии в Большом холле забыли совсем. Старик был сильно возбужден, он только и делал, что говорил о том, что это очень важный шаг в развитии духовных международных отношений.
– Хускего и Россия, – говорил он. – Россия – страна оборванных корней! Очень важно возобновлять утраченные традиции, потому что традиции – это то, что связывает нас, людей…
Да, именно так он и говорил… Хускего и Россия… семьдесят лет войны с Богом… Россия, Россия…
Помешался. Глаза пылали. Он практически не спал. Все сидел за компьютером, письма слал, на телефоне был сутками. В этот судорожный период к нему ездила одна журналистка. Носилась с ним повсюду, как собачонка, смотрела ему в рот. Постоянно что-то записывала одной рукой. Другой манерно отводила пряди волос от лица. Я несколько раз видел ее. Каждый раз у нее были слегка приоткрыты губки. Она была словно в каком-то сне. Она была опьянена круговертью событий. Старик нас познакомил. Мы даже ездили в Копен все вместе, по делам. Я – опять за грибами. Старик всю дорогу говорил о проекте, о монахах, батюшке, а потом вдруг оборотился ко мне и взревел:
– Ну а вы, молодой человек, уже закончили свою книгу? Готовы ли вы сделать доклад на семинаре? Или зачитать фрагмент? Рассказать об этом? Мне думается, всем было бы интересно! Тема беженцев вписывается в семинар, как вы считаете?
Это было ужасно, но мне было приятно, что все это слышала журналистка.
Вот и я, думалось мне, уже не просто там какой-то русский, который с молотком и долотом ковыряется в стенах замка…
Тогда же у старика появился какой-то биограф. Огромный толстяк лет сорока, с круглым мясистым животом и битком набитым кенгурятником, из которого частенько что-нибудь вываливалось: то сигареты, то блокнот. Стоял в разных местах в глубокой задумчивости, как следователь, изучающий место преступления. Пиджак на плече, блокнот с ручкой в руках. Прогуливался, поправляя кепку на голове, поглаживая подбородок. Светло-кремовая рубаха навыпуск. На шее миниатюрный дамский телефончик, на запястье – диктофон. Он часто в него бормотал что-то. Несколько раз я расслышал, как он сказал слово «личность», он стоял возле замка, вздыхал и с таинственной медлительностью повторял слово «личность». По телефону он говорил тоже как-то так, словно диктовал что-то. Старик подвел его ко мне, сказал, что я тоже пишу, что нам будет интересно; биограф сгреб и тискал меня, как младшего брата! Ничего не оставалось, как пригласить его к себе.
Было душно. Чай пили холодный. Он начал с того, что в Дании не так часто можно было встретить личность космического масштаба.
– Приезжал два раза далай-лама, но ведь это… – Он вздохнул. – Когда-то были Кьеркегор, Грунтви, а теперь… – Очередной вздох. – Такой религиозный проект заслуживает пристального внимания. Нужно как следует изучить. Это революционный момент в обществе. Многие не понимают, что на самом деле происходит в этой деревушке. Здесь не только православная христианская религия сходится под одной крышей с буддизмом, но и хиппи, анархисты, шаманизм и так далее. И кто об этом хоть сколько-то знает? Никто ничего не знает. Никто не знает, что здесь происходит. А здесь происходит зарождение общества нового типа, которое объединит в будущем разобщенные умы. – Он набирал обороты, я поддакивал. – Именно корни, традиции… Ямы, провалы между поколениями… Разобщенность и есть самая основная проблема века. Мы не можем совладать с замком мироустройства, как тут пытаются решить, как надо ремонтировать замок. Это превосходная метафора – этот проект! Мистер Винтерскоу придумал замечательный полигон, на котором вокруг этого полуразрушенного здания разыгрываются такие страсти. Он вовлекает людей, предлагает им решить, как и что делать, испытывает их… Поразительно! – вскрикивал он. – Однако, что знают про Хускего? Что это хиппи-деревня? Что тут сажают траву? Что это некое миниатюрное подобие Кристиании? Это все, что сегодня можно услышать от обывателя о Хускего. Для всех мистер Винтерскоу – странный старик, это в лучшем случае. Но этот странный старик – личность, необыкновенная личность, такая личность…
Долго рассуждал о том, что нужен такой человек, как мистер Винтерскоу, обеспокоенный спасением человечества, такой духовный и так далее. Чтобы спасти человечество, считал писатель, обществу были нужны новые идеалы. Обществу и подрастающему поколению был нужен новый герой. Такой, как мистер Винтерскоу. Не герои американских боевиков и тем более не такие герои, как современный датский герой, небритый, неряшливый, с оттянутым галстуком, расстегнутыми двумя пуговицами у шеи. Этот герой уже давно намозолил глаза. Отчего-то именно такой типаж стал доминирующим. Его теперь можно было увидеть повсюду: в Интерсити, автобусе, в каждом бистро…
– И чему такой герой учит? Он нас учит рутине, этот брюзга. Он учит нас, как надо стряхивать пепел, как надо манерно подносить бутылку пива к губам, как надо разговаривать с женщинами и коллегами. Этот измученный проблемами, разводами, любовницами, неурядицами герой. Этот циник, он нас ничему не может научить. Мы и так знаем то, что он там болтает. Мы и так до подкорки циничны! Он недоволен тем, что налоги такие высокие. Да, все недовольны! Он ведет годами борьбу с какой-то страховой компанией, которая не хочет ему выплачивать страховку за его травму. Ну и что? Он воюет с соседом по дому, который постоянно ремонтирует машины, шумит и пускает выхлопные газы ему в сад. Ерунда! Он бросает шутки в адрес пакистанцев. Это низко! Он едет в Венецию и падает в канал. Но это не смешно. Не смешно! Страшно, что целые поколения мужчин смиренно превратились именно в такого типчика с маской постоянной брезгливости и скепсиса на лице. Это катастрофа. Мы потеряли время, силы, людей. Это ужасно. Надо непременно что-то делать. Начать оздоровление социума. Нам нужен новый герой, который привнес бы новые идеалы, новое мышление и ориентиры. И он есть. Мистер Винтерскоу! Человек, который обеспокоен всякой божьей тварью!
Я ему рассказал, как мы нашли большой, опасный, на наш взгляд, гриб, который проел потолок в комнате гуру; когда мы поднялись на чердак, то за кучей бумаг и ящиков обнаружили его огромную голову и все его побеги, – он был просто гигантский! Мы надели маски, начали вырезать пол вокруг гриба, чтобы удалить его, как это делается. Дангуоле срубила лопаткой голову, стали убирать. Тут пришел мистер Винтерскоу, он просто разъярился, вышел из себя, стал топать, кричать… что мы не имели права так жестоко обойтись с грибом, даже не установив факт его смерти.
