Шир-шир – слышалось отовсюду. – Шир-шир – шептали швабры и метелки…
В подвале Дангуоле химическими средствами долго вытравливала из стен и косяков гриб, я выламывал доски из пола. Он основательно сгнил в нескольких помещениях, местами превратился в труху. С неимоверным удовольствием я его выламывал, без особого труда, нанося легкие и точные удары ломом. Дангуоле сказала, что со стороны я был похож на сумасшедшего кладоискателя.
Я потом всю ночь просыпался с улыбкой на лице…
…и следующую, и следующую…
Подарил ей кольцо. Оно было великовато, но Дангуоле все равно его носила… Я любил крутить его у нее на пальце, брал ее за руку, перебирал пальцы, нащупывал это большое кольцо и начинал крутить…
Дождь барабанил, терзая нервы. На чердаке было сумрачно, бежали струйки, образуя лужицы. Мы с Дангуоле ходили от одной дыры к другой, подставляя посудины под ручейки. Доски под ногами скрипели, прогибались, то и дело на голову что-нибудь сыпалось. Свисала паутина. Ползла, перебирая ловкими крючками, мохнатенькая летучая мышь…
* * *
Все вместе в замке жить мы больше не могли. Тем более я с ней. Вдвоем. Поэтому я первым съехал. Перебрался в пустой красный домишко, который состоял из двух фургонов: настоящего цыганского и обыкновенного строительного. Это был дом Абеляра и Жаннин. Когда-то они в нем жили. У них была большая любовь. С тех пор его называли Домом Любви. (Абеляр уехал в Южную Америку; Жаннин перебралась к Патриции, и дом пустовал.)
Сперва я просто гулял вокруг. Потом заглянул внутрь и подумал, что вот тут-то как раз и могли бы мы жить… и мысль эта мне показалась мыслью подзаборного кота, который залезает сквозь какую-то дыру в сарай.
Спросил у Жаннин, она разрешила. Спросил у Ивонки, она – как скажет Жаннин. Я заплатил первый взнос за домик из тех денег, что заплатил мне старик за мое добросовестное участие во всех им начатых проектах, включая перепись паркетных дощечек. Навел порядок.
Домик отличался низкой посадкой. Стоял он на бетонных блоках, которые ушли глубоко в землю. Чтобы залатать половицы, пришлось поползать…
– Зимой ты взвоешь тут, если не заделаешь все как следует, не законопатишь все щели сейчас, – сказал Клаус.
Я с ним согласился. Прибивал отпавшие доски, лежа прямо на земле. Чуть не разбил в кровь лицо, не говоря про руки. Кое-как запихивал крошившийся пенопласт, вминал его в дыры, вставлял стекловолокно там, где оно вывалилось, точно кишка при геморрое. Кругом было полно всякого мусору, дохлых крыс, кошачьих скелетов, битых горшков, всякой дряни… выгреб сотни пустых бутылок… Абеляр пил много красного испанского… Клаус кивал и посмеивался.
– Именно так, – говорил он, – в те самые дыры, которые ты заделывал, уродуясь, Абеляр отправлял пустые бутылки, каждый день… Каждый проклятый день! Они постоянно его пили! Абеляр и Мэтью! Каждый Богом проклятый день! А Жаннин и не замечала… Она много работала, а Абеляр жил на пособие по безработице и еще какие-то доходы… Он же писал статьи в газеты и журналы… И на эти крохи он пил с Мэтью и голландцем… И чтоб Жаннин не замечала, он пробил в полу дыры и выбрасывал туда пустые бутылки!
– Варварство! – сказал я.
– Таков был Абеляр… Иначе он не мог!
Я вымел из его дома килограммы крысиного дерьма; чихая и кашляя, выгребал изъеденные, измельченные в труху матрасы, амулеты, старые травки, мешочки, пакетики… Потом пришел Гюнтер и провел электричество. Клаус сказал, чтоб я зашел к нему и получил мой газовый баллон. Кошка Марианны окотилась, я взял котенка…
Дангуоле приходила ко мне в самые неожиданные моменты. Иногда рано утром, иногда поздно вечером. Мы быстро устали от этой конспирации. Однажды она собрала вещи и перебралась ко мне, и мы стали жить вместе…
Она рассказала мне всё о своих друзьях… у одного был ребенок, о котором он никому не говорил, потому что мать ребенка не подпускала его к нему… другой жил с бабкой, в его комнате были стол, стул, тахта, на столе стоял компьютер, ничего больше не было, у него всегда были деньги, хотя нигде не работал, где-то учился, в каком-то профтехе, пять лет, никак не мог закончить, зато его компьютер работал день и ночь, и, если засиживался до ночи, всегда ехал на такси, но делал это тайно, отбившись от остальных, он уходил, ловил такси и ехал – к черту на кулички!., а всегда врал, что у него нет денег… рассказывала о том, что ее брат торговал травой… о родителях… о себе… всю свою жизнь… всё про своих любовников, любовные похождения подружек… про свои путешествия по Литве… Вильнюс – Каунас – Клайпеда – Паланга… Про Альгиса Греитай
[41]
… войну Шитонок и Монтан
[42]
… про свои путешествия по Европе: Польша – Чехия – Германия – Дания – Швеция и опять – Дания… пела мне песни… прибежали солдаты – расстреляли Бразаускаса
[43]
… описала каждую любимую игрушку… у нее их было немного… каждую драку, каждое предательство… Она часто говорила, что она – «непрактикующая католичка», что никогда рожать не будет, потому что ни за что не бросит курить, хотя бы на неделю…
У нее было что-то с желудком, у нее был жуткий глухой кашель, поэтому я стал варить каннабисное молочко, хотя она говорила, что ее блюет с молока… потому что мать меня опоила каким-то дурацким соленым молоком с содой потому что я сильно чем-то болела и я пила это содовое молоко и сильно блевала поэтому с тех пор не могу меня сразу блюет с него… но я заверил, что приготовлю очень аппетитное каннабисное молочко… сказал, что оно даже запаха молока не будет иметь… пообещал, что цвета молока не будет точно… оно не будет белым вообще… оно будет гадкого зеленого цвета… но это лучше так пусть лучше зеленое чем белое а то я сразу блевать… не будешь, обещаю, с каннабисного молочка еще никто на моей памяти не блевал… о'кэй, сказала она, и я сварил молочко, и мы пили его, пили, а потом сутки спали в космическом бреду… подняться не могли… лежали и перешептывались из последних сил…
У нее часто бывали обмороки, они налетали, как вертолеты на вьетнамские деревни… Однажды, в классе седьмом, она упала в жару с самой верхней хоровой ступеньки, это случилось во время концерта в честь прибытия какого-то секретаря или черт знает какой шишки, с первой же песней, не успев почувствовать приближение обморока, рухнула, подняла настоящий переполох, все подумали – насмерть, отделалась переломом руки… Кость долго не срасталась, полтора месяца носила гипс… в школе засомневались, требовали справки, левой рукой писать запрещали, хотя она – левша, а чтоб освободить от письменных занятий, просили принести справку. Как она бесилась из-за этого! Она мне с пеной у рта об этом рассказывала. Стучала книгой по столу: бум! – бах! – бух! Кричала: «Левой значит писать нельзя! А чтоб не писать правой – справку неси! Ты подумай – какие кретины! Я сказала – давайте левой буду писать! Нет! Левой нельзя, справку неси! Идиоты! Бюрократы!» К ней вечно придирались учителя. Носила справки… Вроде срослась… но не так, как надо! Ломали, долбили… Опять – гипс… справки… Три месяца не срасталась… справки… Долбили, гипс, справки… Давали таблетки, кальций, бог весть что, ничего не помогало. Мать поехала в деревню к старикам, те посоветовали пойти к ведунье, пошла к ведунье, та дала ей какую-то травку, которую мать заставила Дангуоле кушать… Носила гипс, справки, жевала смиренно травку… вроде заживать начало… Но что-то с желудком не так стало, дискомфорт какой-то, что-то такое странное, колики какие-то и ощущение, будто внутри поселился зверек… ляжет на бок и чувствует, как комок в желудке на бок перекатится и давит слегка… появились боли, быстро перешли в сильные рези… «скорая», рентген… рентген… специалисты… инородный объект в желудке, стали изучать объект, взяли анализ, установили – та самая травка… слепилась в комочек… Мать позвонила старикам, те пошли к старухе… Ведунья схватилась за голову: нельзя было есть эту травку!., пить!., отвар надо было делать и пить!.. Врачи взялись за лазер; давали какие-то таблетки, промывали, промывали…
