Чтобы все на диске было натурально, чтобы все в его ирландском фольклоре было как надо, там должен был быть Irish Whistle! He какой-нибудь, а настоящий; он его заказал каким-то мастерам; заплатил за него восемь тысяч и еще всех нас убеждал, что это были копейки, что ему повезло! Обычно они стоили, по его словам, гораздо дороже. Его дом разваливается, а он – восемь тысяч на ветер! Восемь тысяч за какой-то свисток!
– Хэх, – качал головой Ханни, – он такой же сумасшедший, как и Мишель. Чокнутый!
– Вот ситуация, Ханни! – жаловался я Хануману. – Представь, кладу камень в гараже под потолком…
– Зачем? – изумился Хануман. – Ты спятил?
– Нет-нет, просто Лайла сказала, что через гараж мыши и белки влезают на чердак и бегают по нему. Я взялся залатать дыру, это просто – напихал паклю в щели, вдул пинотекс… Ну вот, ковыряюсь в гараже себе потихоньку, а они со словаком записывают в спальне какую-то партию. Вожусь со смесью и слушаю, как они одно и то же три часа прогоняют, о чем-то рассуждают, пытаются добавить ритма, чтоб не так тягуче было, не так размазанно. Затем пытаются прибавить фуззу, добавить жесткости, пытаются убрать ударник, заставить свисток звучать то громче тут, то тише там; то разбивают партию словака на отрывки, то, наоборот, свисток идет и идет непрерывно, то снова все переделывают, а потом возвращаются к тому же, с чего начинали. Я уже ненавижу их песню, не могу слушать столько часов одно и то же. Голос Лайлы уже вызывает остервенение и какое-то неприятное ощущение в спине, а от этого Irish Whistle меня тошнит, челюсти сводит! И я не слышу в их игре никакого священнодействия и шаманизма, никаких друидов, о которых он постоянно кричит!
– Да, – согласился Ханни, – то, что он постоянно болтает, далеко от того, что он играет. Говорит он лучше, чем играет, это точно!
– А еще он говорит, что не хочет быть популярным… – продолжал я.
– Он просто смешон!
– После третьего стакана он выпаливает: «popularity brings content… and a heap of crap!
[28]
». Ни с того ни с сего! Точно я интервью у него беру… или с кем-то меня путает! Смотрит дикими глазами, с трудом в себя приходит…
– Допился…
– Он говорит, что ему достаточно, что он известен в узких кругах: душещипательный перебор, длинные волосы, грязные джинсы, виски, друиды – вот что знают о нем. Этим он вполне доволен. Но популярности, как и больших денег, он, говорит, боится, как беса. Кстати, он и мне выразил свое недоверие…
– То есть? – не понял Хануман.
– Мы пили как-то, и он мне вдруг говорит: «Я вот не вполне в тебе уверен еще, Юджин! Нет, не уверен…» – «В каком смысле?» – не понял я. – «Вот если на тебя свалится популярность, – говорит он, – тебя ж она просто поглотит, раздавит! Разве нет? Завтра, представь, выходит твоя книга, а послезавтра, через ночь, ты в каждом магазине, в каждой газете, на каждом экране… Что ты с этим будешь делать?.. Я не уверен, что ты не свихнешься… Или вот, допустим, был бы у тебя такой милый уголок, садик и озеро, как вот у нас, например… Ну и представь, что ты обнаружил тут нефть!.. А? Что ты будешь делать? Я не уверен, что ты не станешь ее качать и продавать, убивая все вокруг на сотни километров, не уверен… Так и популярность – жила, скважина…» Вот, понимаешь?..
– Какой идиот, – устало простонал Хануман. – И как ты с ним тут живешь? Это же Уитмен! Святой Антоний! Гладит листочки, травинки целует, по туману над озером читает будущее Европы… Мир спасать! А кому это нужно? Лохматый peacemaker… Он кого-нибудь спрашивал, кому это надо? Наркоманов на станции в Оденсе или на Istedgade
[29]
, их он спросил, что им надо? На дозняк им сотню надо, вот чего надо! Мир им не нужен, а сотня на дозняк – это да! И еще несколько миллионов таких же, и еще сотня миллионов китайцев, которым не нужен мир, но хавка и джинсы нужны. Нас он не спросил, что нам надо. И кто нужен этому поганому миру, Юдж? Скажи? Уж не мы с тобой точно! Мы с тобой не годимся даже на органы, потому что насквозь прогнили! Нас даже зажарить нельзя! Даже на корм бультерьерам не кинешь – собак жалко. А вот если б стал он звездой, представь, Юдж, если б Пол стал звездой!..
– О, это уже совсем другая история! – воскликнул я.
– Еще бы! Конечно! Если б он стал звездой, как Боне. Хэ-ха-хо, мэн! Все были бы только рады. И дети его, и все их друзья, и даже нам с тобой было бы приятнее у него околачиваться, не так ли?!
– Что за вопрос! Я б с удовольствием слушал его чес про экологию и реинкарнации.
– Вот! Мы бы зависали у него с прицелом на то, чтоб в будущем сделать мокрыми трусики каких-нибудь девочек!
– Точно!
– Можно было бы спокойно рассказывать, как дружишь и бухаешь со всемирно известной звездой Полом О'Каллахеном! Звучит?
— О!
– Девочки мыли б нам ноги, Юдж!
– Не то слово…
– Девочки мыли бы нам ноги, мэн, я тебе говорю! Если б он был гением и музыкантом, а не пустобрехом… Вот если б в первую очередь он играл, а не плел про друидов и Сведенборга… Хэх… Только умения нет. Вот и чешет о друидах…
– Да, Ханни, ты прав, – сказал я и продолжал: – Ну вот, кладу я камень в гараже, слушаю эти завывания, вожусь с цементом, и вдруг – у меня кончились камни! Я устал ползать вокруг озера в поисках камней. Сначала разобрал клумбу. Но не хватило. Нужно было еще, самую малость, но обязательно нужно. Идти к морю я не идиот, с моря тащить камни – я еще не настолько спятил. Просить Пола съездить на машине было бессмысленно – он был занят, он писал альбом, Богов по пустякам лучше не беспокоить. У меня намешан цемент, а камней нет… Оставалось совсем чуть-чуть. Я вспомнил, что у Пола под колонкой был большой кирпич… Я вошел в их спальню-студию, молча взял кирпич из-под колонки и все так же тихо, вразвалочку, стараясь ничего не задеть, бочком стал выходить. Пол наклонил голову, застыл, хотя струна все пела, словак все так же по инерции выдувал ноту, выпучив на меня один возмущенный глаз, а другой жмуря от удовольствия. Наконец струна замолчала…
«А скажи-ка, приятель, – сказал Пол, – ты куда тащишь этот камень?»
«Я дыру в гараже заделываю, – объяснил я, – чтобы белки и мыши по чердаку не бегали».
«Ты и этот камень собираешься пустить в ход?»
«Да. А что?»
«Ты вообще знаешь, что это за камень, приятель?»
«Это? Самый обычный камень, вполне подойдет».
«О, нет, нет, нет, дорогой, – сказал Пол, – это далеко не самый обычный камень. Может, он и подойдет, но я не дам. Потому что это камень из берлинской стены. Так что поставь на место, пожалуйста, и больше никогда его не трогай».
Я поставил и ушел. Но успел заметить, что словак с наслаждением жмурился уже на оба глаза. Видать, получил огромное удовольствие от того, что русского заставили поставить камень из берлинской стены на место.
