– Вернись, пожалуйста, в класс, – сказала я.
Он, совершенно растерянный, стоял передо мной. Он не знал, защищать меня, нападать ли на меня.
– Вернись, – повторила я.
– А ты?
Я пожала плечами.
– Паша, я – это я. А так скажут, что коллективно сбежали. Лучше вернись.
– Да мне вообще..! – выругался Паша и пошел дальше по коридору, загребая ногами. Открыв дверь, где сидел Дашкин класс, он просто свистнул, и тут же выбежала всполошенная Дашка, не обращая никакого внимания на крик учителя. Он махнул ей головой, чтобы та шла за ним, и Алёхина побежала.
Два следующих урока прошли более-менее спокойно. На переменах я вкратце рассказала Маше о том, что было вчера, опуская ненужные подробности. Маша слушала внимательно и дружелюбно, и мне стало гораздо лучше на душе. Вот что нужно – чтобы было кому рассказать, и чтобы тебя слушали искренне и сочувствуя – не жалея, мне не надо, чтобы меня жалели, но чтобы не принимали белое за черное, не обвиняли меня в том, чего нет.
– Руся, – сказала Маша, услышав о том, что вытворял вчера Паша, – можно я всё расскажу маме? И попрошу ее, чтобы ты пожила у нас пока?
Я покачала головой.
– Нет, ни в коем случае, ты что! Жить у вас мне все равно не разрешат, это не положено, вы же не родственники. А мама твоя только хуже будет ко мне относиться.
– Да почему? – удивилась Маша.
– Попробуй, расскажи. Сама увидишь.
На последнем уроке, на алгебре, Серафима была спокойна, объясняла новую тему, шутила даже. Потом так же спокойно и громко сказала:
– Брусникина и все, кто еще не в курсе! Специально говорю громко, не отвожу тебя в сторону, потому что коснуться может любого: есть такая статья в Уголовном кодексе Российской Федерации – о совращении несовершеннолетних. За нее предусмотрено очень серьезное наказание. Брусникина и те девочки, которые тоже встречаются со взрослыми мужчинами, вам своих мужиков хотя бы не жалко? Если уж себя, дур, не жалко? Вы же их больше себя любите? Так пожалейте их!
Я застыла. Зачем же она так! Ведь она ко мне нормально относится и вроде хорошая тетка…
Серафима увидела мой взгляд.
– Да, да, Брусникина, показательная порка, есть такой способ воспитания, когда уже ничего другое не помогает. Ты знаешь, что на него написали в прокуратуру, на Витю твоего?
Я непонимающе смотрела на Серафиму. Я даже не сразу поняла, кого она называет Витей. Я его так про себя никогда не называю. Некоторые ребята на танцах зовут его между собой Вик, но я никогда так не говорю, мне проще по имени-отчеству.
– Да! Объясняю популярно, любая из вас может попасться, особенно это относится к детдомовским, конечно. И тебе самой, Брусникина, позор, неужели ты не понимаешь, а ему-то просто грозит статья!
Я никак не могла собраться с мыслями.
– Я не понимаю, Серафима Олеговна…
– Да что тут понимать, Брусникина!
– А кто написал? Его мама? – почему-то спросила я очевидную глупость.
– Да какая мама, что ты говоришь! – устало отмахнулась Серафима. – При чем тут мама! У мамы сейчас сердечный приступ будет, как пить дать… Есть люди у нас такие, бдительные, ходят, собирают по углам… Самим плохо, хотят, чтобы другим было еще хуже.
– А… что же мне делать? – Я даже от растерянности встала.
Я чувствовала себя так, как будто на мне растаяла вся одежда. Была и нет. И я стою совершенно голая. Все сидели очень тихо, только Артем тяжело вздыхал, как будто ему нечем было дышать.
– Головушкин, ну ты-то что! Понимал бы что! Тоже мне – вот такая радость… И что он у вас делает, почему не в коррекционном детском доме он, а?
– Потому что он нормальный, Серафима Олеговна, – тихо сказала я. – Артема хотя бы не трогайте, пожалуйста, давайте лучше обо мне.
– А! – махнула рукой Серафима. – Лучше бы вас вообще не было на свете! И вам бы лучше было, и нам!
– Что мне делать?
– А что теперь ты можешь сделать? Ты уже все сделала, Брусникина, а я ведь тебя предупреждала еще в самом начале!
Краем глаза я видела Пашу, который сидел с очень плохим выражением на лице. То ли собирался заорать, то ли бежать куда-то. Куда? Драться с Серафимой? Со мной? С Милютиным? Паша покачивался на стуле и нервно скреб пальцами парту. Я как можно дружелюбнее посмотрела на него. Он перестал качаться и замер, вцепившись в меня глазами.
Я сходила к титану, налила очень вонючей воды, которая в последнее время пахнет тиной, попила ее, налила в руку, умылась.
– Брусникина, ты давай еще душ тут прими! – скривилась Серафима.
Я знаю золотое правило. Не надо поддаваться не только на тон собеседника, но и на его слова. Надо услышать их и понять, зачем он это говорит. Что хочет от тебя. А если ничего конкретного не хочет, то почему говорит. Вот Серафима хочет чего-то от меня? Вряд ли. Просто ее наругали как классного руководителя, и ей плохо. Вот и все. Она не мстит, как Любовь Игоревна, не отыгрывается, она хочет, чтобы мы тоже как-то включились в это ее «плохо».
– Я могу принести справку от гинеколога, – сказала я четко и громко. А что мне было теперь терять после таких ее слов обо мне?
Серафима аж задохнулась.
– Ты… ты… вообще, что ли? Ты что говоришь?
– А что я говорю? – Я взяла свою сумку и пошла из класса.
Серафима выскочила вслед за мной, схватила меня за руку:
– Вернись немедленно!
– Это правда – про заявление? – спокойно спросила я.
– Правда! Что мне, шутить, что ли, охота на такие темы! – заорала Серафима.
– Тогда мне нечего делать сейчас на уроке.
Серафима отпустила мою руку и неожиданно набрала полные глаза слез.
– Вот что мне делать с вами, скажи! Почему вы такие твари, такие сволочи, ну почему? Ведь на меня все это повесят! У меня в классе это произошло!
– Ничего не произошло, Серафима Олеговна, – сказала я.
– Позвони мне потом, – сказала Серафима. – Ты что, правда к гинекологу пойдешь?
– Конечно. Но у меня телефон забрали в детском доме.
– Украли, что ли?
– Нет, наказал воспитатель.
– За что? – устало спросила Серафима, силой заталкивая обратно в класс Веселухина, который, разумеется, не высидел в классе, а тут же нарисовался рядом. – За что наказали тебя?
– За совращение педагога! – невесело засмеялась я.
Зря она меня опозорила перед всем классом. Могла бы задержать после урока и поговорить. Неужели она правда думает, что такая воспитательная мера на кого-нибудь подействует?
Когда я вышла из школы, меня догнал Паша.
