– Нет, я не плачу.
– Ну что, что, скажи мне? Почему?
– Потому что… – Я взглянула ему в лицо, которое было сейчас слишком близко, мне это мешало говорить, я чуть отодвинулась.
– Да не беги ты от меня! – с досадой проговорил он. – Ну почему так, а? Я тебе неприятен?
Я помотала головой.
– Кажусь подонком? Из-за чего? Из-за того, что обо мне в школе говорят? Не слушай лишнего. Я вот такой, как сегодня. Ну же, Брусникина, улыбнись! И не забивайся в угол, а то я чувствую себя… не буду говорить кем, ладно? Так почему ты к маме моей не хочешь ехать? Стесняешься?
– Нет. – Я поняла, что надо объяснить. Есть вещи, которые лучше объяснять, даже если это трудно сформулировать. – Потому что все мамы не хотят, чтобы их дети со мной общались.
– Ну какие все, Руся? – Виктор Сергеевич убрал волосы с моего лица и погладил меня по щеке. – Что это за мамы такие недальновидные? Как не разрешать общаться с такой чудесной девочкой? У тебя уши не проколоты… Такая редкость. Хочешь проколоть? У тебя есть сережки?
– Нет. У меня есть кольцо, – я показала ему колечко.
Он взял мою руку и прижал к своей щеке.
– Я слушаю тебя, продолжай.
Мне было неудобно так разговаривать, и я аккуратно освободила свою руку.
– Мама моей подружки не разрешает ей со мной общаться. И вчера мой шеф увезла своего сына…
– А! – коротко сказал Виктор Сергеевич, внимательно меня слушая. – Значит, тот человек, о котором ты мне говорила, это сын твоего шефа. А шеф – женщина. И она этого сына от греха подальше увезла. Так?
– Так.
– И правильно сделала! – засмеялся Виктор Сергеевич.
– И ваша мама…
– Что? Не разрешит мне с тобой общаться?
Я представила, как на меня смотрит, оценивая, брезгуя, недоумевая, зачем я здесь, почему я с ним, такая маленькая, такая грязная, что она еще подумает, что думает Машина мама и думала вчера Анна Михайловна…
– Виктор Сергеевич, я не поеду.
– Хорошо, – вздохнул он. – Вей из меня веревки. А в придорожное кафе со мной пойдешь?
– В придорожное? – удивилась я.
– Да, здесь есть такое, для водителей.
Минут через десять мы остановились у небольшого домика с надписью «У Арсена шашлык на мангал».
– Любишь шашлык? – спросил Виктор Сергеевич.
– Я не знаю. Никогда не пробовала.
На самом деле мы часто делаем шашлык из грибов и хлеба, но я понимала по запаху, что здесь готовят совсем другой шашлык.
В кафе было несколько пустых столиков, а за двумя сдвинутыми столами сидели восточные мужчины, столы были плотно заставлены бутылками и тарелками. Они громко смеялись, ели, склонившись головами в тарелки, кто-то, отвалившись на стуле, курил, кто-то был сильно пьян. Увидев нас, один из них встал и начал очень громко нас приветствовать.
– Пойдемте отсюда, пожалуйста, – попросила я Виктора Сергеевича и вышла первой.
Он тут же вышел за мной.
– Брусникина, ну что мне с тобой делать? Как пахло там, ты не чувствовала? Неужели ты есть не хочешь?
– Там пахло кислым вином, псиной, табаком и еще чем-то, плохим, – ответила я. – Я хочу есть, но могу потерпеть. Поехали.
– Знаешь, в этом даже что-то есть, – проговорил Виктор Сергеевич, садясь обратно в машину и трогаясь с места. – А я-то всегда думал – как у тебя получается с ходу все движения учить? Думал, ты просто талантливая, тебе надо дальше танцами заниматься…
– Вы мне не говорили этого…
– Не успел, – усмехнулся Виктор Сергеевич. – Я ведь толком еще ничего не успел в жизни, Брусникина. Только все начинается, причем как-то довольно неожиданно. Ладно. Терпеть, говоришь? Потерпим, действительно, что это мы – в монастырь только что ездили, где люди только и делают, что терпят, а сами решили мяса наесться по дороге обратно… Нет, сидим и терпим…
Виктор Сергеевич заговорил так непонятно дальше, что я перестала его слушать. Мне понятно было одно: с ним, по крайней мере, можно договориться. С Пашей – нельзя. С большинством наших учителей – нельзя. Даже с Серафимой. Договоришься – а потом она вспылит, и все насмарку. И доверяться ей нельзя, она сгоряча может все высказать, что знает, даже о себе, потом жалеет – зачем она нам рассказала, что ее муж вчера выпил лишнего, или что у нее на той неделе болела печень, потому что она переела в гостях, и теперь она ест одну кашу, и ей везде запахи вкусной еды чудятся… Дети потом над ней смеются, а она сетует – зачем рассказала. Просто она не может себя сдерживать. Поэтому с ней нельзя ничем делиться.
– Ты меня не слушаешь, – через некоторое время сказал Виктор Сергеевич. – Ты устала, прости. Ну что, везу тебя в детский дом, раз так? Ко мне – не стоит, очень бы хотелось, но… – он вздохнул, взъерошил себе волосы и весело взглянул на меня. – Или как?
Я помотала головой:
– Нет.
– На нет и суда нет. К маме моей – ты не хочешь. По трактирам с тобой ходить опасно. Придется возвращать тебя.
– У меня уроков много, завтра контрольная, Виктор Сергеевич. И я правда устала.
– Ты хорошая девочка, – совершенно нелогично подытожил мой тренер.
Помня свои прошлые возвращения на машине с Виктором Сергеевичем, я попросила его:
– Можно вы меня высадите за километр от детского дома?
– И ты пойдешь одна, а откуда-нибудь из-за дерева выскочит Веселухин? Нет уж. Я тебя привезу. А там разберемся. Мы ведь ничего плохого не делаем, так что будь спокойна.
Я удивленно взглянула на Виктора Сергеевича. Разве он не знает, что совершенно необязательно делать плохое, чтобы тебя ругали? Спорить я не стала, и так уже слишком много спорила, к тому же я устала и идти пешком мне не хотелось.
– Может, для острастки ему в ухо дать?
– Паше?
– Да, Веселухину Паше.
– Не надо.
– А в нос?
Я засмеялась:
– Тоже не надо. Это не метод. Иногда помогает, конечно, но вы же учитель. Если бы вы были моим братом, вот это другой вопрос. Я бы даже вас попросила с ним поговорить. А так – нет.
– Ясно, – вздохнул Виктор Сергеевич. – Значит, весь вопрос в том, что я тебе не брат. А кто?
– Не знаю, – искренне сказала я. – Я как раз об этом думала. Но пока не знаю.
Виктор Сергеевич только развел руками, отпустив на секунду для этого руль.
– Держите руль, пожалуйста, – попросила я.
– Я понял, – засмеялся мой тренер. – С тобой, девочка, не забалуешь. Приятно, черт возьми. Вносишь большое разнообразие в мою скучную монотонную жизнь.
