Веселухин, конечно, хотел показать, что он мужчина и мне с ним не должно быть страшно, но я даже не стала слушать, дернула его за руку, развернула и побежала обратно, в сторону поселка:
– Бежим! Не договоришься с ними!
Не зря я бегаю пять кругов по утрам вокруг территории с мальчиками. Бегают, конечно, не все. Трое маленьких, которые до детдома занимались где-то спортом, и двое постарше. Иногда с нами и Веселухин бегает. Но все они ленятся, постоянно бегают только двое маленьких, остальных надо уговаривать. Сейчас мы припустились так, что я чуть не потеряла телефон. Те, кого я испугалась, наверно, не успели ничего понять. Но они-то нас не знают, а я знаю, как они ранней весной избили наших ребят в лесу. И все знали, что это они, а не доказали. Наши тогда в полиции что-то мямлили, растерялись, толком не могли ничего рассказать. А новая директор решила не раздувать скандал вокруг детского дома. Ей сказали: «Чем тише у вас, тем дольше вас не закроют. А закроют – всех раскидают по разным местам, вам это надо?» Мне точно не надо. Я хочу дожить здесь, где мне все понятно, и я знаю, что делать дальше. Я пока не уверена, что у меня получится, но я очень хочу этого…
Когда мы вернулись, нас, точнее, Веселухина уже ждала Даша Алёхина. Она стояла, облокотившись о поручни старого крыльца нашего главного корпуса, одноэтажного, как и все остальные строения. Даша смотрела на Пашу со сложным выражением и напомнила мне какую-то известную картину русского художника девятнадцатого века, только я не смогла вспомнить, какую, она была у нас в учебнике по литературе.
Веселухин, чем-то очень довольный, нисколько не обращая внимания на Дашу, негромко сказал мне:
– Я еще с тобой пойду, ладно?
– Чем ты так доволен? – удивилась я. – Вроде не целовались, денег тебе не перепало от грибов, пришлось драпать от этих…
– Ты не поймешь! – засмеялся Веселухин, и я подумала, что, когда он смеется, он еще симпатичнее, чем обычно. И тут же одернула себя. Вот есть же такие мальчики, которые имеют успех, несмотря на свои прыщи, неразборчивость в девочках и наглость. Может быть, из-за наглости и имеют успех. Жаль, не с кем об этом поговорить. Иначе придется обсуждать подсобку, то, что там происходит, и так далее.
Я решила первым делом позвонить Вере. Иногда она звонит сама, но последнее время реже. Верин телефон оказался заблокирован. Наверно, опять поменяла номер. Теперь нужно ждать, что она сама позвонит и скажет: «Вот мой новый номер, только никому его не говори, хорошо?» Это значит, за ней опять кто-то гоняется. Вера – очень красивая.
Когда я попала в детский дом, Вера сразу взяла надо мной опеку, и мне это помогло. Мне было плохо, я переживала о маме, не могла привыкнуть, что ее больше нет, все время плакала, просыпалась утром и не могла понять, где я, а когда понимала – то не хотела, чтобы было так, хотела вернуться туда, где была мама, где был мой дом, моя кровать, мой столик в углу, мои книжки, где у меня все было. Но Вера всегда приходила ко мне еще до завтрака, заставляла вставать, спрашивала, что мне снилось, причесывала меня, не разрешала плакать. И мне было очень хорошо с ней.
Когда она выпустилась, то сначала даже приезжала, скучала о ребятах, обо мне. Но к нам же ехать очень трудно, поэтому постепенно она стала только звонить и писать сообщения. Интернет у нас провели только этой весной, но Веры ВКонтакте нет. Да и к компьютеру надо очередь занимать, у меня в телефоне Интернет плохой.
Вера поступила, как и все, в строительный техникум, на маляра. Но учиться ей там, естественно, не нравилось. Она познакомилась с каким-то восточным человеком по имени Али и стала с ним жить, в комнате, которую он снимал. Али обещал Вере на ней жениться, как только он получит российское гражданство, но тут неожиданно приехала его жена из Дагестана, о которой он Вере ничего не говорил, и Вере пришлось уйти обратно в общежитие. А когда она ушла, то обнаружила, что беременна. Она звонила мне, плакала, говорила, что не должна мне всего этого говорить, что я еще маленькая, но мне уже исполнилось тогда четырнадцать лет и даже сразу дали паспорт, поэтому я внимательно выслушала Веру и сказала ей:
– Если ты сделаешь аборт, у тебя может больше никогда не быть детей. А если не сделаешь, то совершенно непонятно, как ты будешь дальше маяться в семнадцать лет с ребенком. Выбирай.
Вера мне на это ответила, что ей совершенно непонятно, кто из нас старшая подруга, и потом долго мне не звонила. Через два месяца я сама ей дозвонилась и узнала, что она теперь живет у какого-то молдаванина, который строит дачи и ремонтирует квартиры в городе. Мне неудобно было спросить, что она решила с ребенком. Но она сама мне сказала, когда ушла от этого молдаванина, что он оказался грубым и пьющим человеком. Вера рассказала, что сделала аборт у очень хорошей женщины, совсем недорого, и что она теперь знает место, где можно избавляться от беременности. И всем подружкам будет советовать эту женщину.
Я смотрю, как живет Вера, и так не хочу. Она-то еще ничего, а некоторые сразу спиваются или попадают в тюрьму. Когда едешь к нам, то есть развилка, на ней две надписи: налево – исправительная колония, направо – детский дом. Многие наши выпускники, выйдя из детского дома, месяца два-три поболтаются в городе, а потом прямиком – в колонию. За какую-нибудь ерунду. Украдут кусок колбасы в магазине и банку пива. Их поругают, если добрый охранник попался, и отпустят, а если злой, невыспавшийся, работает в трех местах «сутки-трое» и нигде толком не спит, то он их раз – и в полицию. А там уже знают – детдомовские, значит, лучше сразу посадить. Если начали воровать, то и дальше будут.
Вот как легко Паша сказал, что на спор украдет деньги, чтобы мне понравиться. Наверно, уже пробовал. Или слышал, как мальчики старшие всегда хвастались, может, врали, а может, и правда. Откуда тогда у них деньги на пиво и на водку? Старшеклассники почти все пили. Сейчас мы стали самыми старшими, хотя у нас не всегда возраст и класс соответствуют. Например, в восьмом классе есть мальчик, которому шестнадцать лет. А я в девятом, хотя мне только весной будет пятнадцать.
Но Вера не плохая и не ворует, и пока была в детском доме – не пила, я никогда от нее запаха не слышала, а я же все запахи очень хорошо чувствую. Вера просто очень добрая и доверчивая. Если ей человек что-то скажет, она сразу верит. Вот как она могла поверить этому Али или сразу пойти жить к молдаванину, который не только ее избил, но и отобрал ее сапоги, которые она почти на всю стипендию себе купила. Зачем только ему Верины сапоги – непонятно. Может, у него тоже есть жена, как у Али, приедет сейчас к нему, а он – с подарками ее встречает, с Вериными сапожками.
Чтобы поступить куда-то еще, кроме строительного техникума, нужно хорошо учиться. Я учусь лучше всех среди наших, но все равно чувствую, что очень мало знаю и умею. В онлайн-олимпиаде зимой я несколько задач решила, я в некоторых даже не поняла, о чем речь. Так же и в биологии, географии, тем более в английском или химии. Я не знаю, где мне брать книги, учебники, и вообще не знаю, с какого конца подступаться. Если бы была жива Надежда Сергеевна, она бы точно сказала, как мне готовиться к институту. Однажды в нашей новой школе, куда нас возят на автобусе, я подошла к учительнице, которая показалась мне самой приятной из всех, и попросила дать какие-нибудь дополнительные пособия.
