– Жаль, – сказал Виктор Сергеевич, но не очень искренне, а с каким-то даже облегчением. – Не будешь меня ревновать?
Мужчины – очень самонадеянный народ. Даже самый неуверенный в себе мальчик или мужчина при этом самонадеян. Как это может сочетаться? Полностью зависимый от тети Тани дядя Гриша может вдруг разговаривать с ней совершенно нагло, почему-то абсолютно уверенный, что она его простит, все простит, любую грубость. Или Паша – смотрит преданно, как собака, которую голодную и холодную подобрали на улице и накормили, и при этом почти каждый день хамит мне, матерится, показывает неприличные жесты и уходит «навсегда». Чтобы завтра опять стоять у меня под дверью или все шесть уроков смотреть, не отрываясь, не открывая ни одной тетрадки. Удивительные люди.
– Молчишь… – усмехнулся Виктор Сергеевич. – Эх, Брусникина, не будь ты такая малявка… Закрутили бы мы с тобой. А так… – Он вздохнул. – Ну что, пойдешь со мной в ресторан?
– В ресторан? – удивилась я.
– Да. Ты в ресторане бывала когда-нибудь?
Я смутилась.
– Да, мы с мамой ходили в пиццерию в Москве. Только это было давно.
– Я же забыл – ты москвичка! – с непонятным мне удовольствием воскликнул Виктор Сергеевич. – Практически столичная штучка. И что, коренная?
– Да. Виктор Сергеевич, вот магазин, мы только что проехали. Давайте купим что-то поесть. Я не пойду в ресторан.
– Почему?
– Не хочу, чтобы у вас и у меня были проблемы. Мне Серафима сказала…
Виктор Сергеевич, даже не дослушав, что именно мне сказала Серафима, резко затормозил.
– Ясно. Хорошо. Слушай ты больше Серафиму и остальных. Всё врут.
– Я не слушаю. Но…
– Ладно, сиди в машине… Или… Да, черт! Что, я не имею права со своей ученицей в ресторан и даже в магазин пойти? Чтобы не быть уличенным в чем-то очень нехорошем?
– Пойдемте. – Я первая вышла из машины. Почему-то в тот момент я была совершенно уверена в себе. Я была уверена, что ничего плохого со мной не случится, по крайней мере, из-за Виктора Сергеевича.
Мы купили немного еды, быстро вернулись в школу, я поела, мы попили чай, посмотрели какие-то его летние фото в компьютере. Я удивилась – то ли он такие фотографии выбирал, то ли везде отдыхал один или с друзьями, но не с женщинами. Насчет шоколадки я ошиблась. Виктор Сергеевич ходит в походы. На Урал, по Алтаю, в Карелии. Я была приятно поражена.
– Я бы вас не узнала с бородой! – искренне сказала я. На некоторых фото Милютин был с бородкой и усами – не брился в походах.
– Симпатичный? – улыбнулся Виктор Сергеевич.
– Да, немножко на дедушку похож. В смысле я представляю, каким вы будете дедушкой.
Милютин крякнул:
– Ну ты вообще, Брусникина! Какой я тебе дедушка? У тебя, кстати, был дедушка?
Я подумала, не рассказать ли тренеру ту загадочную историю, о которой не любили говорить в нашей семье, – что мой настоящий дедушка был вовсе не бабушкин муж-балерун, которого я еще хуже помню, чем бабушку, а какой-то загадочный «старик», от которого бабушка родила маму. Я даже иногда представляю себе – не тот ли это актер, который мне так нравится в сериале. Хотя моему настоящему дедушке сейчас должно быть не меньше восьмидесяти лет, а актеру – лет шестьдесят, нет, не получается… Рассказывать не стала.
– Нет, у меня нет дедушки, – коротко ответила я, чтобы не разводить ненужную и непонятную тему.
– Слушай, может, правда, мне быть твоим дедушкой? – засмеялся Виктор Сергеевич. – Поверят люди, как ты думаешь?
– Думаю, нет…
Отдохнув, мы занимались около трех часов, пока у меня не стали подкашиваться ноги, но я выучила весь сложный танец, который Милютин придумал.
После танца Виктор Сергеевич подошел ко мне, обнял за плечи, сдунул волосы со лба.
– Ты меня не бойся, хорошо? Я ничего плохого тебе не сделаю.
– Я не боюсь, – ответила я.
– Скажи, – спросил он, – я тебе нравлюсь хотя бы?
Зачем ему это? Я ответила искренне:
– Я пока не решила.
– Вот это ответ! – Виктор Сергеевич на секунду прижал меня к себе и тут же отпустил. – Браво. Слышали бы тебя все мои… гм… тётьки. Да. Молодец. А ты, Витя, – он посмотрел на себя в зеркальную стену, пригладил волосы, – с этим и живи. И старайся, чтобы эта девочка однажды все-таки решила. Да, ну ты даешь, Брусникина!
Чем-то я очень задела Виктора Сергеевича. Знать бы чем. На всякий случай знать, чтобы уметь этим пользоваться.
Виктор Сергеевич быстро сложил разбросанные по углам еще после утренних занятий с малышами обручи и коврики, поправил шторы, пошел зачем-то запер дверь и стремительно подошел ко мне. Не давая мне опомниться, он взял меня за шею, чуть запрокинул мне голову и стал целовать. Я не вырывалась. Мне он нравился, и с ним рядом было хорошо. Целовался он не так, как Веселухин. И от него не воняло рыбными котлетами, табаком и прокисшей одеждой.
– Вот, – сказал Виктор Сергеевич, наконец отпуская меня и уже доцеловывая в брови и лоб. – Ну, а что ты теперь скажешь? Я тебе нравлюсь?
Видел бы он себя со стороны, как самодовольно он в этот момент выглядел. Мне ничего не оставалось, как повторить то, что я сказала, – сколько времени прошло? Полчаса назад?
– Я пока не решила, – спокойно пожала я плечами.
– Да… – Виктор Сергеевич фыркнул, засмеялся, посмотрел на себя, взял меня за плечи, отпустил… – Не решила?
– Нет.
– А зачем тогда целовалась?
– Вы мне нравитесь… В смысле что не противны.
– Брусникина!!! Да ты что, со всеми, кто тебе не противен, будешь целоваться?!
– Нет, – я покачала головой. – Нет. Вы же не все.
– Ты нарочно говоришь! – засмеялся Виктор Сергеевич. – Я понял твой секрет! Я понял теперь! Ты так своих пацанов на коротком поводке держишь! Только я не пацан. – Виктор Сергеевич улыбался, но как-то… яростно.
Я с осторожностью взглянула на него. Ну вот, не хватало мне еще с Виктором Сергеевичем поссориться. Веселухин взорвался, Серафима взорвалась, Вульфу всю перекорежило… И что, мне в одиночестве совсем оставаться? Я не могу жить среди врагов.
– Прости, – Виктор Сергеевич несколько раз выдохнул. – Что-то я… Я устал. От этих дур устал, которые за мной бегают. А ты молодец. Ты даже не представляешь себе, какая ты молодец. Всё, мир! Товарищ, держи пять! – Он протянул мне руку.
Я дала ему руку с некоторым сомнением. Виктор Сергеевич пожал мне руку, а потом поцеловал ладонь, как в тот первый раз.
– Ты чудесная девочка, Брусникина. Прости меня. Я… не знаю, что на меня нашло.
Я могла бы ему сказать, что, по моему мнению, он просто очень любит себя, но не стала. Мне хотелось, чтобы этот разговор как можно быстрее закончился. И я спросила его:
