Я так это легко выговорила… Хорошо, что дяде Грише можно такое сказать.
– Дак это я и вижу… А чо ж замутила с им?
– Мы дружим…
– И только? – прищурился дядя Гриша. – А чо ж это он так взбеленился-то, Пафнутя-то? А, девка?
Я молчала.
– От то ж я и говорю! Раз дала парню – все, не отвертисси таперя!
– Дядя Гриша, нет, – я покачала головой. – Вы не то говорите. Мы только целовались один раз, в лесу. Все.
– О! Так то ж наоборот, он же настрополилси, Пафнутя-то, разгорячилси, а тут раз ему – и в кусты. В смысле – ничо боле не будет, так?
– Ну так.
– Так эт ж нам самое оно! – засмеялся дядя Гриша. – Самое чо ни на ести заманливое! Эх, девка, начудила! Он парень такой…
Я встала. Ничего мне больше дядя Гриша не скажет. Хотя главный вывод он сделал правильный – сама виновата. Но мне же нравился Паша! Искренне. И перестал нравиться. Так ведь бывает, сплошь и рядом. Особенно у мальчиков. Сколько девочек у нас говорят только об одном и том же – как их бросили! Любимая тема. При этом я не видела, чтобы та, которая целыми вечерами об этом рассказывает, ходила раньше с мальчиком за руку, вместе сидела в автобусе… Значит, были какие-то отношения, о которых мы просто не знали. Или я не знала, потому что сижу, как выражается Лерка, «носом в книжку». В моих книжках тоже об этом написано – о любви. Но по-другому. И не только о любви. А у наших разговоры – вот как у меня сейчас. «Только о нем и о нем», как поется в одной симпатичной песне.
Поговорила я с дядей Гришей, пошла в свою комнату, взяла джазовки, свои танцевальные туфли, оглядываясь, не видит ли Лерка, мотавшаяся по комнате от нечего делать, достала из своих неприкосновенных запасов сто рублей и быстро вышла. Денег жалко, но сто рублей эти меня не спасут, так что поем в поселке. Главное, чтобы сейчас уйти незаметно от Веселухина. Не думаю, что он побежит за мной, если не сразу обнаружит, что меня нет.
Все рисование я сидела напряженная, старалась не думать о Веселухине, не думать о Викторе Сергеевиче… В результате нарисовала какую-то ерунду. Вульфа подошла ко мне:
– Руся, ты что это сегодня такая задумчивая? Какой интересный сюжет… – она перевела глаза с моего мольберта на меня. – Не расскажешь, о чем думала?
– Это… абстракция, – сдержанно сказала я. – Композиция номер пять.
Зачем я буду на занятии рассказывать преподавателю свои мысли, в которых и сама разобраться не могу? Попробовала их нарисовать, получилось невесть что.
– Хочешь, я скажу тебе, о чем твоя абстракция?
Я покачала головой:
– Нет.
– В смысле? – удивилась Лариса Вольфганговна. – Так, ясно. – Она подсела ко мне. – Рассказывай.
Я бы, может, и рассказала ей что-нибудь. Но с чего начать? С того, как в класс пришла Маша? С того, как еще года три назад я как-то выделила для себя среди всех наших Веселухина? Или с того, как с прошлого лета, когда мы пытались сажать клубнику, Паша неотступно следует за мной – если не физически, то взглядом?
Нам тогда какой-то фермер из области послал в подарок несколько коробок рассады. Было много споров, куда и как ее сажать. Тетя Таня предлагала нам пойти на поле за пару километров, где пасутся коровы и бараны, и набрать навоза, вскопать и удобрить некопаное поле за детским домом. Дядя Гриша объяснял, что сейчас вообще сажать не время, никто в середине лета клубнику не сажает. Тетя Таня на него кричала, объясняла, что она, мол, всю жизнь мечтала иметь в огороде клубнику. У нее огорода нет, она живет где-то далеко, в другом районе, но не в своем доме, а в блочном. Поэтому нашим подсобным хозяйством она заправляет как своим. У каждого воспитателя тоже было свое мнение – где сажать и как сажать. Кто-то со знанием дела объяснял, что сажать лучше всего в июле, но в пасмурный день, как раз погода подходит.
Старших – и меня в том числе – выгнали с утра пораньше с лопатами, и мы сидели, мерзли во дворе. Я помню, что утро было прохладное, не летнее, накрапывал даже дождик. Я собиралась пойти в корпус за курткой, как ко мне подошел Паша. Я Пашу отлично знала, мы же сто лет вместе в детдоме и учимся в одном классе. Но в то лето он стал меняться. Резко вытянулся, у него начал ломаться голос, пошли чуть-чуть пробиваться усы. До этого он был очень хорошеньким мальчиком. То, как он изменился, может быть, и огрубило его внешность, но мне он как-то еще больше понравился.
Паша тогда сел рядом и стал рассказывать что-то смешное. Потом дал мне свою куртку. Потом сбегал в корпус, принес сухарики. Серафима однажды кричала, что сухарики и чипсы – самая вредная пища в мире, химическая, ядовитая. Я с тех пор с опаской к ним отношусь, но если угощают, то ем. Как-то Анна Михайловна прислала мне посылку с шоколадом и сухариками – я сама просила. Серафима говорит, что в них добавляют специальный порошок, который вызывает привыкание. Чем больше ешь, тем больше хочется. Как с лимонадом – сколько ни пей, никогда не напьешься. Я не уверена, что это так. Просто у нас такая невкусная еда, что все время хочется чего-то, в чем есть яркий, острый вкус.
Мы сидели тогда с Пашей, разговаривали, смеялись – это было так необычно. С тех пор, как увезли Тасю, я общалась со всеми и ни с кем в отдельности. Тем более тогда была еще жива Надежда Сергеевна, и мне не было одиноко. А потом, когда ее не стало, вот тут я по-настоящему почувствовала себя одинокой. И когда рядом появился Паша, мне поначалу стало тепло и хорошо. Мне казалось, что с ним можно откровенно говорить вообще обо всем – о Лерке, у которой снесло крышу, об учителях, о том, что домашние – такие же, как мы, просто нам по жизни не повезло, о том, как мы будем жить, когда выпустимся.
Я даже толком не помню, как мы посадили эту клубнику – все равно она погибла, прав был, наверно, дядя Гриша. Или просто лето холодное и одновременно засушливое было, а посадили далеко, невозможно было часто ходить поливать. А без тепла и ухода всем плохо растется – и клубнике, и людям.
До конца лета мы дружили с Веселухиным. Вместе сидели в столовой, вместе ходили купаться рано утром на озеро, пока нас не начинали гнать рыбаки, вместе собирали в лесу орехи и грибы, часть съедали, часть продавали на рынке. Так прошло полтора месяца, наступил учебный год. В школе Паша не сел со мной, потому что он любит сидеть подальше, а я в середине – не перед самым носом у учителя, но чтобы было все видно и слышно. Со мной сел Артем, который что есть, что его нет. И не мешает, и сам внимания на тебя никакого не обращает. Некоторые его боятся, а я знаю, что он и мухи не обидит, главное, чтобы его самого никто не стал обижать. Он крупный и совершенно беспомощный. К Артему Паша не ревновал, да тогда я еще и не понимала, что Паша невероятно ревнивый. Все перемены мы проводили вместе, а на уроках он неотрывно на меня смотрел, и мне это было приятно, даже лучше, чем если бы он сидел рядом, болтал бы со мной и мешал учиться. Так продолжалось всю осень. А зимой, в Новый год мальчики откуда-то взяли вино. Может быть, купили – кому-то шеф прислал деньги в подарок на Новый год, может быть, выменяли на что-то.
