Я не успела уйти, как тетя Таня взяла меня за плечо. Я вздрогнула, подумала, что она и правда решила ударить меня половником.
– Ладно, бери хлеб, – милостиво разрешила она. – Садись. Супа бы дала, но еще не сварился, мясо старое, жесткое. Хочешь выпить?
– Нет, – удивилась я. Ничего себе… Что, она и другим предлагает?
– Расскажи, – подмигнула тетя Таня. – Да ты садись, Брусникина, садись… Тебя как зовут-то по-нормальному, а то всё Руся, Руся…
Я промолчала и садиться не стала. Тетя Таня, не слишком обращая на меня внимание, достала откуда-то из-под большого стола, на котором она готовила, темную грязноватую бутылку без наклейки. И две чашки. Быстро налила себе, выпила, налила еще, теперь в обе чашки.
– Давай, Брусникина, за мужиков! Без них нам никуда! – она снова подмигнула мне и добавила матерную частушку. Смешно. Слышали бы наши мальчики, повторяли бы две недели.
Я развернулась и ушла.
– Эй! Э! – кричала мне вслед тетя Таня. – Куда ты пошла-то?
Я понимала, что ничего хорошего в том, чтобы иметь такого врага, как она, нет. Но не дружить же мне с ней? Не выпивать вместе?
Я решила все же остаться на обед и вышла во двор. Ко мне тут же подлетел Веселухин.
– Привет, – сказал он, хотя мы виделись сегодня раз пять.
– Привет, Паша! – сказала я как можно дружелюбнее.
– Я с тобой завтра утром побегу, – сказал Паша.
– Молодец, только я бегаю с малышами.
– И ладно, – покладисто ответил Паша, – вместе побежим. А… после обеда ты что делаешь?
– У меня же по субботам рисование, Паша. А ты почему на футбол не пошел? Ребята же ушли с утра, я видела.
– Не пошел, – глупо улыбнулся Паша. – Я на рисование с тобой пойду.
– Рисовать будешь? – вздохнула я.
– Не, просто ждать тебя. А потом… – он с надеждой заглянул мне в глаза. – Погуляем по городу, а? Я тебе мороженое куплю…
– Я не очень люблю мороженое, Паша, спасибо, – ответила я, вглядываясь в своего приятеля. Паша и не Паша, что-то так сильно изменилось в нем. Да! Зачесал себе кок – модная и очень глупая прическа у мальчиков. Но не только это. Взгляд изменился. Раньше был взгляд веселый и свободный. А сейчас – одновременно заискивающий и… хищный, если я ничего не путаю.
– Тогда чипсы или сухарики. А, Руся? Да? Пойдем?
– А деньги у тебя откуда, Паша? – все-таки спросила я.
Паша отвел глаза. Ясно. «Нашел» у кого-то под матрасом или еще что-то придумал.
– Где ты взял деньги, Паша, говори, – повторила я. Я ему не старшая сестра и не воспитатель. Но мне было его жалко. И тревожно за него.
– Хорошо, тебе скажу. – Паша взял как будто ненароком меня за руку. – Ты видела, сколько в подсобке коробок с шампунем? Привезли только шампунь, прикинь. Пасты нет, а шампуня – завались, хоть стены им мой. Зинаида перетащила туда, ей уже ставить некуда.
– Нет, не видела, – засмеялась я. – Я же в подсобку не хожу, Паш! Мне там нечего делать! А тебе?
Паша густо покраснел. Вот и ответ. И на первый вопрос, о деньгах, – отнес пару баночек в поселок на рынок, продал за полцены, и на второй – стоит ли слишком его жалеть. А я думала, он от любви ко мне лучше стал. Так в книжках пишут, которые я беру в библиотеке, – что от любви человек становится прекраснее.
Я развернулась и ушла.
– Руся, Руся! – Паша в два прыжка обогнал меня и встал передо мной. – Это не то, что ты подумала! Я не с ней там был!
– Она – это Алёхина, – все же уточнила я, хотя мне было неприятно об этом говорить.
– Нет, то есть да, то есть… – совсем запутался Паша, рассердился, раскраснелся, взял меня решительно за плечи и сильно встряхнул. – Все равно! Никуда не денешься!
Я аккуратно освободилась от его недобрых объятий.
– Посмотрим, Паша, – мягко ответила я, чтобы еще больше не разъярять его. – Время покажет.
– У меня нет времени! Нет времени! – стал заводиться Паша.
– А что такое случилось? Тебя завтра в армию берут? Или что?
– Я… Я не могу больше ждать, – честно сказал Паша.
– Чего ты не можешь ждать?
Это был жестокий вопрос. И глупый. Потому что даже если Паша и имел в виду что-то высокое, ответил мне он грубо и прямо, как мог. Не буду повторять его слова. Даже тети Танина прямота была мне не так обидна.
В кино героини обычно дают пощечину за такие слова – хотя, конечно, в кино так напрямую никто не выражается. Но я бить Пашу по щекам не стала. Это бессмысленно, как продолжение любовной игры, в которую я играть с Пашей не хочу. Я себе уже ответила на этот вопрос, раньше, не сейчас.
– Ты напрасно это сказал.
Я знала, что эту сцену наблюдают как минимум человек десять – во дворе гуляли и маленькие, и семейный корпус уже пришел из леса с какими-то корягами и с ворохом кленовых листьев, и дети постарше.
– Паша, давай ты не будешь хотя бы меня позорить, – сказала я, хотя говорить ему сейчас что-то было бесполезно.
Паша, как в таких случаях с ним бывает, пошел красными пятнами – они проступили на щеках, на лбу, даже на шее. И мне, как обычно, стало его жалко, несмотря на то, что он сказал. Я ободряюще улыбнулась ему и ушла.
– Руся! – отчаянно крикнул он, хотя стоял еще близко. Догонять меня не стал. Я боковым зрением видела, как к нему побежала на этот крик Дашка, все время наблюдавшая за нами. Смешно, наверно, это выглядело со стороны. Или, наоборот, грустно.
– Что, девка, прохода тебе Пафнутя не даёть! – Дядя Гриша, куривший на лежащей на боку железной бочке, махнул мне рукой. – Эх, закрутила парня…
Я остановилась в нескольких шагах от него, хотя от едкого дыма дяди Гришиных серых папирос дышать было неприятно.
– Ну, что скажешь? Вродя ты не шалава…
– Не шалава, – согласилась я.
– А чо ж тада? От он возьмёть и сотворить чо-нить с собой…
Дядя Гриша так своеобразно разговаривает, что, когда я была меньше, то даже не все понимала, что он говорит. А теперь я привыкла к его речи, но никак не могу всерьез воспринимать его слова. Хотя сейчас я видела, что дядя Гриша говорит вполне серьезно и обеспокоенно.
– Да нет, дядя Гриша, что он сотворит!
– А от и да, девка, да! Я таких наскрозь вижу, оголтелых! С собой сотворить иля же с тобой!
Я присела рядом. Дядя Гриша затянулся последний раз и ловким привычным щелчком отбросил далеко-далеко окурок.
– От лятить, как табе птица… – проговорил он. – От я и говорю – думай, чо таперя делать-то будешь!
– А что делать, дядя Гриша, – пожала я плечами. – Не знаю. Мне его жалко. Но я его не люблю.
