– Не, – лениво откинулся на стуле Песцов. – Мне здесь нравится. Я здесь лучший.
– В смысле? – удивилась Серафима.
– В смысле самый богатый, – пояснила Маша, встретилась глазами со мной и тут же отвела их.
Мне нужно было сделать так, чтобы Маша была точно уверена, что я не виновата в том, что случилось с ее пальто. Почти не виновата – ведь Паша из-за меня так сглупил. Не знаю, что ей сказала ее мама. Но я должна объяснить все так, чтобы она поверила мне.
После уроков я подождала Машу у дверей. У меня было двадцать вариантов – как лучше сказать, чтобы она поверила. Но когда Маша остановилась и молча стала смотреть на меня, я так же молча показала ей колечко.
– Что это? – удивилась Маша.
– Я ездила в Москву в тот день, на кладбище, к маме. Нашла там около могилы это кольцо.
Маша молчала и слушала.
– Меня не было в школе, понимаешь, – сказала я.
– Ты была на первом уроке.
– Маш, я убежала с первого урока и поехала в Москву. Мне настолько было не до твоего пальто, ты не представляешь. Зачем оно мне нужно? У меня все есть. И я не краду. Есть люди, которые крадут, а есть, которые не могут. Понимаешь?
Маша посмотрела мне в глаза.
– Да, я так и подумала. Я так и маме сказала. Что у тебя другие проблемы и ты не такая…
Маша очень похожа на меня и как будто младше года на два, хотя мы ровесницы. Она обняла меня:
– Все, забыли, хорошо? Мама жалобу писать не будет, ей не до этого сейчас. Бабушка, и вообще… Вернули пальто, и ладно.
Я бы хотела рассказать Маше про Веселухина, про те противоречивые чувства, которые меня обуревают со вчерашнего дня, про Виктора Сергеевича, про наш странный, ни на что не похожий ужин, про его удивительную ванную с таинственными переливающимися орнаментами на стенах, про драку около детского дома… Но решила чуть подождать.
Пусть улягутся страсти, я сама хоть немного разберусь со своими чувствами, а потом уже буду рассказывать. Потому сейчас я и сама не знаю, что говорить. Разве что делиться своей сумятицей. Вере я, может быть, и рассказала бы. И то вряд ли. Мне сейчас не хотелось бы слышать никаких «взрослых» советов, вроде тех, что давала мне наша и.о. директора. Здесь как-то все не так. Тоньше. По крайней мере, у меня. А мальчики со своей сумятицей пусть сами справляются, я имею в виду Пашу и Виктора Сергеевича.
Паша и так, увидев у меня телефон, весь опять извелся, крутился около меня, крутился, то подмигивал, то задирался, то беспомощно улыбался, когда я взглядывала на него. Он как-то понял, что телефон имеет отношение к Виктору Сергеевичу. У влюбленного человека все чувства обостряются. А мозги отключаются.
Сам Виктор Сергеевич написал мне еще три сообщения, одно глупее другого, а потом все-таки позвонил:
– Как дела, Брусникина?
– Хорошо, Виктор Сергеевич. Отвечаю вашим девушкам. Пишут и пишут.
Я услышала, как крякнул в трубке Милютин.
– И… что пишут? Про погоду? Или что-то неприличное?
– Неприличное, – заверила я его. – Вас ищут, скучают.
– Так, Брусникина, знаешь, что… Я в школе буду к трем, не уезжай, меня дождись, я тебе новый номер привезу. И денег на него положу.
– Посмотрим, – сказала я и временно отключила телефон. Ведь мне на него пока, кроме Виктора Сергеевича и его девушек, никто позвонить не мог.
На шестом уроке, на физкультуре, мы играли в волейбол. Я играю хорошо и вообще люблю физкультуру. Из всего, что мы делаем на уроке, я не умею только лазать по канату. И то, мне кажется, у меня просто внутренний протест – я не обезьянка, я это точно знаю. А лазанье по канату мне кажется какой-то животной игрой. Не зря это не входит ни в какие официальные соревнования и олимпиады. На волейболе Веселухин, естественно, оказался каким-то образом в моей команде, хотя, когда мы рассчитывались, я была первая, он – второй. Он все крутился около меня, прыгал, мешал играть, нарочно задевал меня. Наконец я обернулась к нему:
– Паш, ты лучше скажи, что хотел сказать, а то проиграем из-за тебя, ты сам не играешь и мне мешаешь!
– К нему пойдешь сегодня? – с ходу выпалил Паша и пропустил очередной мяч.
Я только пожала плечами. Знала бы я, что Паша такой ревнивый павиан, вчера все бы было по-другому. Ничуть мне не была приятна эта его безудержная ревность, нисколько.
– К нему пойдешь?! – второй раз проорал Паша уже так громко, что слышали не только все наши, но и учитель физкультуры, маленький Георгий Андреевич, который в это время разговаривал по телефону у окна.
– Веселухин, с тобой все в порядке? – спросил физкультурник, подойдя к Веселухину, и слегка пихнул его в живот. Ростом он оказался почти на голову ниже Паши.
Георгию Андреевичу не больше двадцати пяти лет, это точно, но такой бешеной популярностью, как Милютин, он в школе не пользуется, а при этом, на мой взгляд, довольно симпатичный, даже милый человек. Просто он скромный, застенчивый, удивительно для спортсмена, но это так. Хотя с нашими мальчиками ему приходится быть грубым, иначе бы они срывали уроки.
– В порядке! – буркнул Веселухин и так хватил по мячу, который предназначался вовсе не ему, что мяч изо всех сил подскочил, ударился о потолок и попал в Песцова, прямо в голову Аркаше.
Песцов на физкультуру ходит редко, но как ни придет, с ним обязательно что-то случается. Если должны треснуть старые брусья, они треснут именно под ним, оборваться канат, который до этого выдерживал самых толстых, – это случится с Песцовым. А уж все мячи в глаз, голову и живот прямым попаданием – это, без разговоров, для Аркаши. Не понимаю, какой тут работает закон, но точно не закон хаоса.
Сейчас Песцов заорал, Веселухин, естественно, ответил матом, Георгий Андреевич стал его ругать и велел отжиматься сорок раз на кулачках, Паша лег на пол, отжался раз семь, потом встал, выругался так, что кто-то даже ойкнул, и ушел из зала. Выходя, он показал мне неприличный жест. Вот дурак, другого слова у меня нет.
Когда мы во дворе ждали автобуса после шестого урока, я стояла с Любой, у которой было пять уроков, но едем мы все вместе, когда отучатся старшие. Мимо проходила Серафима, спеша, наклонив на один бок голову, и в своем летучем пальто была похожа на большую встревоженную красную птицу. Бывают же красные птицы где-то в тропических странах! Она шла не глядя ни на кого, и я окликнула ее:
– Серафима Олеговна!
Серафима резко обернулась, поискала меня глазами среди наших, толпившихся у крыльца школы, нашла, кивком спросила: «Что?»
– Спасибо! – крикнула я ей, сама не знаю почему.
Серафима машинально кивнула, пошла дальше, а потом все-таки остановилась, вернулась, подошла ко мне.
– За что? – спросила она, слегка прищуриваясь. Не люблю, когда она так смотрит, как будто хочет заглянуть острым взглядом куда-то поглубже, где есть те ответы, которых я сама не знаю.
