– Я не позволю тебе надо мной издеваться! – неожиданно очень нервно закричала директриса.
Я вспомнила, как учительница в третьем классе тогда бросила дырокол – то ли в меня, то ли просто на пол. Посмотрела на стол директрисы. Там было чем бросить.
– Да, хорошо, я ночевала у мужчины. Его зовут Сергей. Ему двадцать пять лет. Он неженат.
– Первый раз? – спросила директриса, сразу поменяв тон. – Все знаешь, как там и что?
Я на всякий случай кивнула.
– Ну, слушай, ладно… Нормальный мужик? Чем занимается? В школе у вас не работает?
– Повар в ресторане.
– Русский?
– Да.
– А, хорошо, – успокоилась директриса. – Ну, как, нормальный он? Ты понимаешь, что я имею в виду, без всяких там отклонений? Ничего такого не просил… Необычного…
– Все нормально было, – сказала я, чувствуя себя не очень приятно. Но ведь поверила же! В правду – не верила, а в то, что я встречаюсь со взрослым мужчиной, поверила сразу.
– Смотри, Брусникина, если что – приходи, расскажи мне, девчонки тебе толком ничего не посоветуют, не слушай даже, хрени всякой расскажут. Как предохраняться, знаешь?
Я кивнула.
– Молодец. И мойся потом как следует. Бабы еще есть у него?
На мое счастье, в кабинет заглянула воспитатель, за ней стояли двое зареванных мальчиков семи или восьми лет, из семейного корпуса, близнецы, разные на лицо, но сейчас очень неожиданно похожие.
– Вероника Даниловна! Вы посмотрите на наших мальчиков! И пусть они вам расскажут, что делали за домом!
– Заходите, пусть расскажут! – не очень довольная, что ее прервали на самом интересном месте, директриса подмигнула мне: – Зайди потом, я тебе скажу кой-чего! Иди, про пальто ты все поняла? Это дело надо решить. Не тяни, пофорсила, давай обратно неси.
Я опять кивнула. Какой смысл спорить? Все равно не верят.
Я вышла из кабинета директрисы и сразу пошла на улицу, пока меня не затормозил еще кто-то. Ситуация, конечно, идиотская… У меня болела рука, фельдшер в школе сильно мне ее стянула, я могла ее сама заново перевязать, но идти обратно в комнату мне не хотелось – я видела, что туда пошла Лерка, она привяжется с расспросами – не отвяжешься.
На улице меня догнала Алёхина.
– Ты куда? – спросила она меня, как будто я всегда ей говорю, куда иду.
Я промолчала.
– Русь, ты не знаешь, что с Пашкой? Зашла к нему в комнату, его нет. Он заболел? Я его весь день сегодня не видела.
Я пожала плечами.
– Руська, а пальто ты взяла, да? – зашептала Алёхина.
Какая же она все-таки противная! Что в ней только Веселухин нашел? Если нашел, конечно.
– Ты спала с Веселухиным? – спросила я без предисловий. Лучше спросить, чем думать. У него спрашивать бесполезно. Для мальчиков это другое. Они же гордятся, если с кем-то переспят. Нарочно соврет, чтобы похвастаться. Даже малявки любят о себе рассказывать то, о чем лишь понаслышке знают.
– В смысле?.. – захихикала Алёхина, и у меня закралось подозрение. Уж больно глупо она захихикала. Девочки, которые уже запирались с кем-то в подсобке или уходили летом в лес с определенной целью, отвечают не так. И смотрят не так. Они знают что-то. Не всегда хорошее или приятное. И даже чаще знают что-то не то, что обычно думают те, у которых еще ничего не было. Я не спутаю тех и других. Я знаю, как изменилась Вера, когда у нее появился мужчина. У нее стал другой взгляд. Та Вера и не та – не по отношению ко мне, вообще.
А Дашка сейчас семенила рядом со мной и глупо смеялась, вся красная, и повторяла:
– В смысле, ну в смысле?
– Ладно, отвянь! – сказала я. – Не видела я Веселухина.
– А пальто ты взяла? Ты? – не унималась Алёхина.
Я все поняла – по тому, как она быстро поменяла тему, и как ей было интересней услышать про горячую сплетню – про это злосчастное пальто, а не загадочно и с превосходством поговорить со мной о своей интимной жизни или не поговорить – просто посмотреть по-другому, как смотрят те, у кого было.
– Русь, а ты куда идешь?
– Поганок надо набрать, – ответила я.
– Зачем? – удивилась Алёхина, очень глупая, верящая в слово.
Слово – ничего не значит. Сказать можно все что угодно. Слово – вообще страшная вещь. Словом можно все разрушить. Словом можно вернуть человека, можно, я точно знаю. Но не того, кто умер, к сожалению. Только настоящим, истинным словом – сказать правду человеку, который эту правду в состоянии услышать. Но люди часто врут. Мир – это удивительная паутина вранья. А без вранья, получается, невозможно. Весь мир построен на условностях и вранье.
Никто не уважает нашего участкового, потому что он жалкий и берет у всех деньги. Но он берет деньги, потому что у него двое детей и жена ждет третьего, а у него крошечная зарплата. Когда он приезжает к нашей директрисе – не знаю зачем, по каким-то делам, накоротке, или когда с нашими что-то в городе случается, она с ним вежливо разговаривает, а потом плюется и матерится: «Что за полиция? Это разве полиция? Мент и мент! Тухлый, как его протухшие штаны! Вот в Германии – полиция!» Можно ей сказать, что не надо кивать на немцев вообще, никогда, для нас, с нашей историей это очень стыдно – в чем-то равняться на немцев, которые – неважно, что семьдесят лет назад, это не такой уж и срок – хотели нас уничтожить или превратить в рабов. Но никто не говорит, я – тем более, я конфликты начинать никогда не буду.
Никто не уважает и саму новую директрису, но мы ей на день рождения даже пели песню – выучили с воспитательницей. Я не пела, сказала, что горло болит. Не потому, что я такая хорошая, а как-то мне тошно было петь: «Самая любимая в нашем доме – ты», это Любовь Игоревна сама переделала детскую песню про самую счастливую девочку в мире. А на самом деле воспитатель терпеть не может директрису, всегда говорит: «Табакерка пошла, сейчас всех разнесет!» И так далее. Сложная паутина вранья. Но на это можно посмотреть по-другому.
Участковый симпатичный и не злой, берет деньги у тех, у кого они есть, если мы продаем грибы и орехи у рынка, он только машет рукой: «Ладно!», и даже отгоняет восточных людей, которые пытались одно время отбирать у нас половину заработанного, потому что они считают, что рынок принадлежит им – одному какому-то Зурабу. Участковый так не считает, но поделать с ними ничего не может, поэтому просто защищает нас.
Директриса кивает на немцев, но на День Победы организовала концерт, сама с нами репетировала, она, оказывается, хорошо поет. И мы ездили целую неделю на нашем автобусе к оставшимся в районе четырем ветеранам и еще двум детям войны, которые пережили блокаду, пели им, слушали их истории, один дедушка нам тоже пел фронтовые песни дрожащим, срывающимся голосом, но никто не смеялся, директриса, наоборот, плакала. Каждому мы привезли мыло, шампунь, тушенку и печенье – нам как раз одна московская школа прислала весной машину с подарками.
