Я смотрела в темное окно. Снег… Мне кажется, или идет легкий снег? Летят редкие крупные снежинки, медленно падая и кружась, как будто мотыльки. Иногда я представляю себе, как сажусь в поезд и еду далеко, в какой-то далекий город, где совсем другая жизнь. Там у меня есть дом, дома меня ждет мама и прыгает веселый лохматый щенок, у нас дома светло, и вообще в этом городе всегда светло, не бывает темных, мрачных ноябрьских дней. Мы ходим с мамой по этому городу, смеемся, покупаем мороженое и все, что захотим, – новые наряды, любые книги, билеты в театр. У нас много хороших, веселых друзей и большой дом с садом. В саду – розы, другие яркие ароматные цветы, пушистые ели, березки с нежными белыми стволами и невысокая трава, по которой так приятно бегать босиком. И я там немножко другая. Мне не надо терпеть, молча сглатывая грубости и несправедливости. Мне не надо благодарить людей, которые меня унижают и ненавидят. Я не боюсь будущего – оно хорошее и понятное. Я буду учиться, потом преподавать студентам прекрасную русскую литературу. Рассказывать про высокое, думать только про высокое и хорошее… В том мире не надо унизительно прятать в щель накопленные по десятке деньги и продавать на рынке грибы. Там вообще все по-другому.
Я представляю, как я еду, смотрю в окно, и тот город становится все ближе, ближе. Я знаю, я точно знаю, что там, где я еду, хорошо и светло. Когда мне становится особенно тошно, я представляю себе, что я в том поезде. Сейчас я тоже попробовала это представить. Но почему-то не получилось. Мешал холод – очень дуло из окна, у меня заледенели ноги, мешала тяжесть, оставшаяся после слез. Почему говорят: «Поплачь, легче станет»? Мне-то не стало.
Я вспоминала слова отца Андрея. Значит, все-таки я неправильно поступала, что встречалась с Виктором Сергеевичем. Все так считают, потому что они знают закон человеческой жизни. А мы с Виктором Сергеевичем, выходит, не знаем. Или он знает, но нарушает. Ладно, хотя бы понятно теперь, почему все это осуждают. А то, что он единственный человек, который обо мне заботится, – это уже никого не волнует, это дело десятое. Я ведь и без его заботы как-то жила раньше.
Я решила сделать так: написать для себя то, что мне надо сейчас в жизни и что нужно для этого сделать.
Первое. Чтобы обо мне плохо не говорили. Жить так невыносимо. Для этого нужно не общаться с Виктором Сергеевичем, уйти с танцев, отдать ему телефоны, не быть ничем обязанной. Я надеюсь, что смогу о нем не думать, не скучать, и то тепло из груди постепенно уйдет. Я, как Вульфа, на людей бросаться не буду.
Второе. Хорошо учиться, чтобы поступить в педучилище в другом городе. Распланировать всю учебу, написать, что и когда, и сколько читать и учить. Мне не хватает книг – составить список того, что мне нужно прочитать и… не знаю пока, куда пойти с этим списком. К Тимофею Ильичу? Или к Серафиме…
Третье. Сделать фотографию и отвезти ее на кладбище. Займусь этим, как только выйду из больницы и попаду в детский дом, мамина единственная фотография, с которой я буду делать копию, там.
Четвертое. Постараться подружиться с Пашей. Не знаю, как это иначе назвать. Не отталкивать его, общаться, но как-то… на расстоянии. Вдруг так получится? Зачем? Мне Пашу жалко. Я чувствую, как ему плохо. Так же, как мне, только по-другому. Не стал бы он так отчаянно себя вести, если бы ему было хорошо. У него, так же, как и у меня, болит душа. И причина этому – я. Любить я его не могу, но дружить ведь можно? Наверно…
Пятое… Самое трудное. Я думала, как, в каких словах написать то, что я хотела бы верить в Бога, но у меня не получается. Какую задачу себе поставить? Верить? Не рассуждать, не сомневаться? Наверно, так. Только вряд ли у меня это получится. Приятно, конечно, думать, что обо мне, никому не нужной, думает и заботится Бог, что я ему нужна, что он мне посылает испытания, чтобы я становилась сильнее… Сразу как-то не так одиноко в мире… Может, так и есть? Ведь и Бог, и вера вообще – это чудо. А в чуде не надо искать логики, что было сначала, что было потом… Чудо ведь необъяснимо. Сначала Бог мне ответил, потом уже я об этом спросила. Разве не чудо? Вот, я уже почти верю.
Открылась дверь какой-то палаты, и вышла бабушка, поковыляла в туалет, медленно-медленно, тяжело прихрамывая. Через несколько шагов она остановилась, обернулась на меня. Я увидела ее измученные болезнью, усталые глаза. Она просто посмотрела на меня, отвернулась и пошла дальше.
И у меня как-то заскребло на сердце. Стало неожиданно стыдно. Я сижу, рассуждаю о такой ерунде. Я одинока… как мне быть с Виктором Сергеевичем… Паша… книжки к экзаменам… Да я ведь молода, здорова, у меня раны зарастают быстрее, чем у собачек, – тетя Диляра так вчера сказала, еще у меня отличное зрение, и я, кажется, красива… А этой бабушке неизвестно сколько осталось вот так с трудом ходить по земле – по больничному коридору! Она бы, наверно, с удовольствием со мной поменялась, и все мои проблемы были бы для нее просто радостью, в сравнении с тем, что у нее есть сейчас. Скорей всего, она тоже одинока, у нее так же, как у меня, нет лишних денег, может быть, вообще нет денег, у нее умерли все ровесники – бабушка очень и очень старая, я не знаю, как к ней относятся родственники. У нее почти всё как у меня, только нет главного – молодости и здоровья.
От этой неожиданной мысли я даже встала с подоконника. Кто мне это сказал сейчас? Бог? Мама с того света? Еще минуту назад я совсем об этом не думала – о том, что все мои проблемы можно считать просто яркими, необычными приключениями. Можно, конечно, дальше плакать, если себя не жалко и ничего не понимаешь в жизни вообще. Правильно я делала, что почти никогда не плакала, только когда мама умерла.
Я постояла еще у окна, за которым все летели и летели белые снежные мотыльки. Пошла в палату, легла и крепко уснула, просто провалилась в сон.
Приснилось мне, что я иду по длинной дороге. Июль, середина дня, но не жарко, а просто тепло. Поле, уже выросла высокая трава. Тихо, щебечут птицы, почти нет ветра. Я иду и знаю куда. Там, впереди – мой дом. До него долго идти. Но у меня много сил. Я чувствую во сне, что если я чуть-чуть подпрыгну, то даже могу полететь. Но я пока просто иду, берегу силы для полета. Почему-то я знаю, что впереди – большая яма, через которую надо будет перелететь. И мне так хорошо во сне, так легко, я точно знаю, куда идти, прохожу развилку, но не сворачиваю. Во сне эта дорога мне хорошо знакома. Дом я не вижу, он за лесом, но представляю его – на краю леса, на опушке – большой светлый дом, с коричневой черепичной крышей.
Я проснулась оттого, что тетя Диляра с громким звуком поставила металлическую мисочку, в которой она обычно приносит таблетки. Утро. Жаль, это был лишь сон. Но какой хороший.
– Проснулась? – улыбнулась она, но как-то не очень весело. – Ох, а у меня ночью баба Маня-то умерла. И ведь надо, чтобы опять в мою смену. Как кто помирать решает, так обязательно в мою смену. Надеюсь, что не звала меня. Буду теперь думать. Пришла с утра, а она уж холодная…
Я вся сжалась. Наверно, это как раз та старушка, которая шла ночью по коридору.
– Ну, что ты? Жизнь, девочка, жизнь. Я тут уж привыкла, а иногда хочется сбежать в поликлинику. Чтобы не видеть этого. Как ты?
