– Гена, что такое у нас? – спросил кто-то у меня за спиной. – Кто к нам рвется? Террористы?
– Да вот, Джабраил Самгаинович, – довольно четко выговорил охранник, – к прокурору хотят! А ни паспортов, ни документов у них нету никаких!
Я быстро взглянула на человека, появившегося из-за спины охранника. Это он, это прокурор! Грозного вида восточный человек – понятно, с таким-то именем! – смотрел на меня довольно добродушно. Улыбка не вязалась с его густыми сросшимися бровями, тяжелой челюстью, крупными покатыми плечами, толстым носом и очень мясистыми ногами, обтянутыми форменными синими брюками.
– Что хотела? – спросил прокурор. – И где документы?
– Мне очень нужно на прием! – сказала я, с ужасом видя свое отражение в высокой стеклянной двери, у которой сидел охранник. Взлохмаченная, в мятых брючках, сапоги грязные, шапка набекрень, руки красные – перчаток не было, я их, скорей всего, бросила, когда лезла на крышу… Да и еще вылезла больничная рубашонка, я не стала снимать, прямо на нее все надела, торопилась улизнуть… Как меня в городе кто-нибудь в таком виде не поймал и не отвел в полицию?
– Давай, заходи, – махнул мне рукой прокурор. – Гена, пропусти человека. Вижу, очень нужно, рвется как…
Я, не веря своим ушам, вошла в кабинет. Вот это был кабинет! Огромный, почти как наш актовый зал в школе. Посреди стоял длинный стол, в центре на стене висел парадный портрет нынешнего президента – лукаво улыбающегося, с леопардом на поводке. Здорово, красиво, нашим бы понравилось.
– Присаживайся, – кивнул прокурор. – Что хотела? Почему так рвалась? Кто обидел?
– Я…
– Если есть оружие, клади на стол, – сказал прокурор без тени улыбки, но я поняла, что он шутит. Вряд ли бы он меня пропустил, если бы думал, что у меня есть оружие.
– У меня нет оружия, – на всякий случай ответила я. – Я хотела вам объяснить… Вам написали жалобу на моего учителя… Я ходила в больницу, чтобы взять справку… Она просто ревнует… Я не знаю, как доказать…
Я начинала несколько раз говорить, но каждый раз получалось непонятно. Я замолчала. И прокурор молчал, глядя на меня.
– И…? – спросил он.
Я перевела дух. Он что-то понял из того, что я сказала? Он помнит эту жалобу? Наверно, помнит, не каждый же день в нашем районе такое случается.
– Я прочитала про сто тридцать четвертую статью и поэтому пришла.
– И…? – опять сказал прокурор, теперь уже не глядя на меня, а щелкая мышкой и ища что-то в компьютере.
– И я хотела попросить вас, чтобы… – Я замолчала. А о чем я хотела попросить прокурора? Я не знала, как это сформулировать.
– Это все? – спросил он.
Как – все? Я же ничего еще не рассказала.
– Нет.
– Тогда дальше говори, не молчи. У меня прием скоро начинается. Учитель, так, и что?
Он издевается надо мной? Я смотрела в совершенно непроницаемое восточное лицо. Если бы он сейчас заговорил на чужом языке, я бы не удивилась. Но Джабраил Самгаинович говорил по-русски отлично, без всякого акцента. А что думал при этом, я не понимала.
Я сосредоточилась. Другого шанса у меня не будет. Я не понимаю, слушает ли он меня, знает ли, о чем я говорю, зачем пропустил меня без записи и документов (я читала на сайте прокуратуры про «запись по паспорту»). Значит, я должна попытаться кратко, без подготовки – я не успела собраться с духом и с мыслями – все ему рассказать. Передо мной на стене были часы. Я читала, что, если уложить всю информацию в две минуты, это легко воспринимается собеседником, даже если он вообще ничего не знал раньше о том предмете, о котором ты говоришь, – если, конечно, ты говоришь на понятном ему языке.
Я постаралась сказать главное и уложилась ровно в две минуты четыре секунды.
– Школу скоро заканчиваешь? – спросил прокурор.
– Девятый класс в этом году, – стараясь ничему не удивляться, ответила я. И так уже было понятно, что прокурор человек необычный.
– В юристы иди. В адвокаты. Или лучше в прокуроры. Напор у тебя такой… И мыслишь связно. Ясно. Детский дом. Сирота. Хороший учитель. Плохая ревнивая женщина. А теперь сядь.
Я действительно встала, когда говорила, мне так было проще.
– Сядь вот сюда, чтобы мне хорошо тебя было видно. И слушай. Заявление есть. Я с ним ничего поделать не могу. Если все так, как ты говоришь – а говорить ты можешь и от большой любви к учителю, но если все так, все равно, пока есть такой сигнал, такое заявление, мы должны на него реагировать. Тебе ясно?
– Да.
– Имеется большая любовь к учителю? Ты извини, что я без обиняков, но у меня такая работа.
– Нет.
Я ответила совершенно честно. Я не знаю, что такое большая любовь. Но почему-то думаю, что прокурор имел в виду что-то другое, а не ту теплую греющую точку у меня в душе, которая появляется, когда я думаю о Викторе Сергеевиче, или когда он смотрит на меня и улыбается одними глазами.
– Допустим. Далее. Интимные отношения есть?
Я постаралась выдержать взгляд прокурора и ответила:
– Нет.
Он долго-долго смотрел на меня большими, темными глазами, похожими на маслины на пустой баночке, в которую дядя Гриша бросает окурки и плюет сверху, чтобы они не дымились.
– Допустим. И все равно это все плохо, понимаешь? Как звать?
– Его? – не поняла сразу я.
– Тебя – как звать?
– Руся.
– Все это не нужно, Руся, ни тебе, ни ему, ни школе, ни району. Дамочка эта приходила сюда ко мне, я ее помню. Очень истерическая, неуравновешенная особа. Но она не просто пришла. Она оставила заявление. И я вынужден разбираться. Подключать полицию. Приходил к тебе уполномоченный по делам несовершеннолетних?
– Нет. Я в больнице была.
– На предмет…? – поднял брови прокурор.
– С крыши упала, – кратко ответила я.
– А! – засмеялся прокурор. – Точно упала? Не бросилась?
– Нет. Паша хотел броситься, это мой друг. А я полезла его снять.
– Все как-то наоборот, да? – спросил прокурор.
– Ну да, – согласилась я.
– Так, ну хорошо, гражданка Руся… как твоя фамилия?
– Брусникина.
– Вот, гражданка Брусникина Руся. Очень бы хотелось тебе верить. Но у меня другая профессия. Постарайтесь сделать так, чтобы та дама заявление забрала. Тогда поговорят-поговорят и забудут. А иначе – придется долго и нудно разбираться. Время сейчас такое. Детей обижать не позволяется.
– Меня никто не обижал, – как можно тверже сказала я.
– Все, иди! В следующий раз паспорт не забудь.
Я не стала объяснять, что паспорт мне все равно не дадут в детском доме. Какой смысл объяснять это прокурору? Даже если он поймет. Он же не изменит существующего порядка.
