— Решай.
Не став спорить, Гойгу отключился.
Получив, таким образом, то ли одобрение, то ли осуждение от наставника, Малярийкин приказал ещё больше ускорить темп. Шапронов, вероятно, удирал с такой скоростью, что не отвлекался ни на что вообще. Ближе к полуночи впечатление буквального „бегства“ прославленного чемпиона усилилось ещё больше. Шапронов — стал откровенно бросать своих.
Около 24.00, когда отряд находился уже в пятнадцати — шестнадцати километрах от 134й высотки, Малерийкин увидел два вражеских слабовооружённых танка идущие навстречу (или просто стоящих на дороге) с включёнными подфарниками. Это уже наводило мысль о безумии.
— Вижу два танка! — доложили с головной машины авангарда. Но Малярийкин сквозь оптику видел и сам.
— Снимайте! — приказал он.
Грохнув дуплетом, головная машина выбила оба вражеских танка почти в упор.
Бац! Бац!
Обе коробки вспыхнули.
„С ума сошли, что ли? — подумал Малярийкин. — Кто же двигается ночью в условиях возможного боестолкновения с включёнными подфарниками, да ещё прожекторами?“
В этот момент он обратил внимание, что подфарники не погасли. Во-первых, судя по высоте от дороги, они находились под нижним краем корпуса, где-то на уровне бульдозерного щита — огонь на крышке корпуса танка, соответственно, их не повредил. А во-вторых, они, очевидно, имели автономный источник питания вроде отдельного аккумулятора, спрятанного под бронёй и независимого от батарей самой бронированной машины. Но главное, это были не просто подфарники. Это были именно мощные уличные прожектора. Которые на машины — не ставят …
— Мать вашу!!! — заорал что есть мочи Маляр в микрофон громкой связи. — С дороги, сука!!! Боевая готовность!!! Увеличить интервал между коробками!!!
В то же мгновение ушах громогласно рявкнуло. Малярийкина бросило вперёд и ударило головой об один из мониторов. Ни голова, ни плазма не пострадали. Однако эффект был что надо. Сон сняло как рукой.
* * *
Погоня, которая преследовала Шапронова вот уже восьмой час подряд, порядком трепала нервы. Маляр, этот молодой сосунок, оказался упорным осликом. Давил грамотно, наседая на плечи, тревожа дозорами, выставляя заставы. То есть, всячески проявляя инициативу. Возможно, лет двадцать назад это произвело бы на Шапронова впечатление. Но не сейчас.
Для победы в большой локации кроме инициативы и энтузиазма требовалось кое-что ещё. Даже не опыт, наверное. Просто чутьё. Звериное чутьё, накопленное годами практики, возрастом и старыми ранами, полученными на сотнях локаций по всей Матушке-Сибири.
Эти раны, каждая из которых оставляла рубец не только на теле, но, главное, на извилинах мозга, были сами по себе энциклопедией. Никаким лекциями и статистикой их было не заменить.
Малярийкин был отчасти прав — у Шапронова оставалось мало машин, мало людей, техника была истерзана, люди вымотаны. Никого из своих проверенных бойцов, после двух поражений подряд, ночью, после боя и погони, которые без перерыва длились почти сутки, Шапронов не поставил бы на дороге умирать, чтобы прикрыть поспешный отход (читай — бегство) основной колонны. Никого, кроме одного человека.
Самого себя.
Малярийкин был слишком молод, чтобы это осознать. И слишком уж „командир“. То, что легко даётся, цениться слабо. Элитная команда рейтинговых игроков, дорогой новый танковый корпус, место в топе и даже опыт мудрого наставника — всё это досталось Маляру просто так. Ни за что. Быть может за крепкий хер, которым он шпилил Элену Прекрасную. Но в любом случае, не за то бесценное, что отдал за это место Шапрон. За десятилетия жизни!
Маляр не жил годами в раздевалке нищих танкистов, не жрал из года в год плесневелый хлеб, питаясь даже не хлебом, а одной голимой надеждой, что возьмут в команду младшим пилотом на плохой корпус, почти на убой. Маляр не хоронил каждый год сверстников и друзей, сгоревших в броне заживо, как в духовке … Впрочем, дело состояло даже не в этом. Конечно, как и всякий житель послевоенной Сибири Малярийкин, возможно, испытывал голод, нужду, имел несбывшиеся желания. Но только танкист, отдавший этому кровавому спорту и страшной судьбе гладиатора двадцать пять лет жизни мог ценить её — эту самую поганую КТОшную жизнь — по-настоящему!
Шапронов был именно таким. Танкистом. А Малярийкин? Кем он был? Автомехом? Аэрографом?
Вот вопрос. Шапронов Малярийкина безусловно уважал. Он вообще хорошо относился к талантливым и активным молодым людям.
Но вот, понимаешь, талант ведь это одно. А призвание — это другое.
Как бы ни было, в данный конкретный момент Малярийкин Шапронова немного бесил. Своей самонадеянностью. Своей самоуверенностью. Своей самоубеждённостью в победе. Ни на чём не основанной, кроме какой-то пресловутой логики и статистических подсчётов огневой мощи оставшихся у обеих команд танковых корпусов. Это было не правильно. Это претило самому вкусу КТО. Фундаментальным основам гладиаторской этики, если хотите. Логика, цифры … они имели значение. Ведь „Танки“, как спорт, были спортом техническим, вроде Формулы-1 или японского дрифта. Но разницу, всё же, следовало понимать!
Логика, цифры, толщина брони и количество снарядов в боеукладке — всё это относилось к преимуществам, к ТТХ боевых машин. А вот к госпоже Немезиде, Её Величеству, Её Божественности и Её Блядству — не имело отношения абсолютно никакого!
И рука Немезиды уже висела над Маляром.
Рука, в виде грозного ствола Рельсы.
Первоначально (сегодня утром), командор Шапронов вышел на локацию Твардовщина в том же корпусе, что и Маляр — в понтовитом Мамонте с пижонской раскраской. Однако, в процессе гонки после отступления с пшеничного поля, Шапронов свой Мамонт бросил, поменявшись с одним из членов команды и пересев на более универсальный и более подвижный Викинг. Последний позволял сочетать маневренность с достаточно мощным вооружением. На последних этапах боя это качество стало для командора решающим. А на броню он плевал.
Сильно пострадав в ходе сегодняшних многочисленных коллективных боёв и индивидуальных схваток на поле и в погоне, Шапронов, тем ни менее, вовсе не собирался укрепляться на высоте 134 и работать от обороны. Чтобы там ни думали по этому поводу Гойгу и Малярийкин.
Машина пострадала, но прятаться за спинами собственных бойцов, командовать в проигрышном сражении и пытаться спасти свой танк и свою шкуру, командор бы не стал никогда. Тем более — как раз в проигрышном сражении.
На протяжении двадцати пяти лет, на каждой локации, в каждом бою, Шапронов считал себя мастером индивидуальных сваток. И игра, вернее Игра-с-Большой-Буквы как таковая, признавалась им именно в этом качестве. И ни в каком ином!
После засадного боя в „горловине“ Шапронов с нетерпением ждал наступления темноты. Вся возня с высотой 134 была ложью и являлась лишь отвлекающим маневром. Ведь Малярийкин при всей своей тактической „гениальности“ забыл о самом главном. Игра велась не на кровь или сталь. А на деньги. А деньги — ставились не на команды, а на конкретных игроков. Не важно, сколько танков осталось у него и у Шапронова. Важно — остались ли они сами!
