Глаза Флоринского были открыты, и по ним Владик видел, что больной его слышит, но он в то же время с жалостью и ужасом понимал, что его слова – как, наверное, и все остальное земное – уже перестали интересовать и волновать Юрия Васильевича.
Тут дверь в палату приоткрылась и послышался негромкий голос гэбэшника: «Заканчивайте». И тогда Флоринский собрался с силами и прошелестел:
– Спасибо, что пришел.
– Поправляйся, папа, – фальшивым голосом сказал Владик, развернулся и пошел вон из палаты.
Уже сдав халат и бахилы, одевшись в курточку и выйдя в госпитальный двор, на прохладный воздух поздней осени, он не сдержался и заплакал.
* * *
Флоринский скончался через три дня.
* * *
О том, что происходило на полигоне двадцать четвертого октября, Владику по секрету рассказал через пару недель Радий, бывший в то время на Байконуре, – но, слава богу, находившийся на другой площадке. Однако всех деталей происшедшего Рыжов не знал (как и все советские люди) еще лет тридцать, до тех пор пока в перестройку не начали появляться публикации о катастрофе. Теперь документы наконец оказались рассекречены и стал известен даже поименный список погибших: семьдесят восемь человек. Одни только мужчины. Все молодые и образованные. В подавляющем большинстве русские или украинцы. (К ракетной и ядерной технике представителей национальных меньшинств – немцев, евреев, кавказцев, равно как выходцев из Прибалтики, Средней Азии или Закавказья – допускали лишь в исключительных случаях.)
Девятнадцать из числа сгоревших заживо – солдаты. Двадцать офицеров, от лейтенантов до подполковников. А также один маршал Советского Союза – Иван Митрофанович Неделин. Остальные – инженеры, конструкторы, ученые, техники, проектанты. Средний возраст погибших – двадцать девять лет.
Цвет нации. Как двадцатью годами раньше цвет погибал в войну. А еще раньше – в лагерях. А до того – в Гражданскую. И в революцию.
После катастрофы руководитель комиссии по расследованию Брежнев сказал: «Наказывать никого не будем. Виновные сами себя наказали». С тех пор прозвучало множество ответов на вопрос «кто виноват?» – начиная от сугубо технических и кончая философскими. И самым ходовым стал один: виновата, мол, холодная война. Время, мол, было хоть и мирное, но почти военное. Шло соревнование двух систем. Гонка вооружений между СССР и США. То есть почти война. А война – она все спишет. Как пятнадцатью годами раньше Отечественная тоже списывала миллионы русских жизней.
Однако у Владика в итоге возник собственный ответ на вопрос, почему погиб его отец и другие лучшие русские люди.
И впрямь тогда все они, не жалея себя, делали ракеты. Прежде всего, чтобы с их помощью доставить ядерную или водородную бомбу на территорию Америки. Для того Королев и соратники создали ракету Р-7. (И только потом, лишь благодаря энергии и пассионарности Сергея Павловича, приспособили ее, чтобы запустить сначала первый спутник, потом ракеты на Луну, Белку со Стрелкой и Гагарина.) Но довольно быстро выяснилось, что королевская «семерка», может, и хороша для пропагандистских целей, но для того, чтобы постоянно грозить Соединенным Штатам, не подходит. Летает она на «чистых» компонентах: кислороде и керосине. Но кислород на стартовой позиции испаряется, и через сутки ракету надобно перезаправлять по новой.
Короче, Родине срочно требовалась иная межконтинентальная ракета, чтобы можно было ее поставить на постоянное боевое дежурство. А потом – упрятать в землю, в шахту. И такую ракету взялся делать академик Янгель в своем КБ в Днепропетровске. Питалась она ядовитыми высококипящими компонентами: несимметричным диметилгидразином и азотным тетраоксидом. Под нее на Байконуре в спешном порядке построили новый гигантский стартовый стол и циклопических размеров монтажно-испытательный корпус.
И тогда, двадцать четвертого октября шестидесятого года, очень спешили первый раз пустить ракету. Чтобы доложить Хрущеву. Чтобы у того появился новый козырь, чтобы стращать американцев и грозить им. Поэтому стартовые расчеты те самые погибшие солдаты и офицеры, а также испытатели и конструкторы, делали днем и ночью. А маршал Неделин, главнокомандующий ракетных войск стратегического назначения, показывая пример личного мужества и заинтересованности в успехе дела, сидел на стуле в двадцати метрах от заправленной ядовитым топливом ракеты.
А когда начались неполадки на заправленной ракете, единственным правильным решением было бы слить топливо, вернуть ракету в монтажно-испытательный корпус и спокойно во всем разобраться. А потом снова вывести Р-16 на старт. Однако людей охватил азарт. И чисто русская горячка, густо замешенная на «авось». И очень хотелось, конечно, добиться успеха, и вставить фитиль надменному Королеву, и доложить Никите. И потому – продолжали готовить пуск. Смертельно усталые и в буквальном смысле работая на слух, на глазок. Например, на слух подрывали пиропатроны, открывающие клапана в топливных магистралях. И тогда последовала цепь ошибок. Прошла ложная команда. Запустились двигатели второй ступени. Они разрушили баки первой ступени, ядовитое топливо разлилось по площадке, начался пожар. Многие сгорели заживо в первые секунды. Другие пытались убежать, превратившись в живые факелы.
Среди них оказался и Флоринский. Он, работник «хозяйства Королева», не должен был в тот день находиться на проклятой сорок первой площадке, но он приехал подписать какие-то бумаги. А может, бумаги лишь служили прикрытием, и он просто хотел полюбопытствовать, как идут дела у ближайшего королевского конкурента. Никто теперь ничего не узнает в деталях. Как не узнает никогда, что думали и что чувствовали в свои последние секунды те реальные, погибшие на старте молодые, красивые, умные мужчины.
Они пали жертвой амбиций – причем не своих. Других мужчин – руководителей страны, желавших, по словам Никиты, показать империалистам кузькину мать и похоронить капитализм. Как раньше гибли лучшие люди страны – ради паранойи Сталина. Или властолюбия Ленина. И станут гибнуть потом, по мановению пальца будущих вождей, не желающих, дескать, допустить НАТО вплотную к своим границам, – в Чехословакии, Афганистане или Новороссии.
Однако к пониманию того, что в России за последние сто лет всегда и во всем виноваты прежде всего недалекие, неумные, подлые, властолюбивые руководители, на которых нашей стране в свой последний век категорически не везет, Владислав пришел только через много лет. А тогда, в шестидесятом, он, несмотря ни на что, оставался правоверным комсомольцем и страшно гордился, что трудится ради повышения обороноспособности любимой социалистической Родины.
* * *
Флоринского похоронили в закрытом гробу на Немецком кладбище в Москве. Мама на похороны из Энска не приехала. На погребение пришли несколько руководителей ОКБ, но самого Королева не было – говорили, он уехал на полигон. У гроба плакали незнакомые женщины разного возраста. В редкой толпе шептались: вторая и третья жена покойного. Навзрыд рыдала бедная юная Ниночка.
У Владика было тяжело на душе. На поминки он не поехал. Сначала думали организовать тризну в Подлипках, на фабрике-кухне близ ОКБ, но потом из первого отдела поступила указивка: смерть не педалировать – на кладбище приглашать только самых близких, обойтись без долгих речей и других демонстраций. Поэтому Ниночка с другими женщинами устроили поминальный стол на квартире покойного.
