Галя совсем иные мнения слышала о Сталине, особенно в Энске, от Аркадия Матвеевича, который восемь лет провел в лагерях, и от Антонины Дмитриевны, которая, спасаясь от репрессий, в тридцать восьмом году сбежала из столицы. Однако с генералом, который Сталиным восхищался, Галина, разумеется, спорить не стала – послушно чокнулась бокалом о бокал после его здравицы.
Откровенно говоря, она даже не представляла себе, как будет хоть в чем-то, пусть даже в малом, Провотворову возражать. Или о чем-то его просить. Он был в ее глазах мало того что любовником – но еще и кормильцем, и кем-то вроде родного отца (которого никогда у Гали не было – одни смутные воспоминания, он погиб еще на финской войне). Пока что генерал угадывал, и даже с лихвой и перебором, любые ее желания и просьбы. Но вот что дальше будет? Ведь каков покуда ее статус? Любовница. Сожительница – если говорить языком милицейского протокола. Чужая жена. А если под иным углом рассматривать, то изменщица. Что будет дальше? С нею? И с Юрочкой? Ведь раз она живет с Иваном Петровичем (а не с Иноземцевым), логично было бы, если б они узаконили свои отношения. Чтобы она развелась с Владиком и вышла замуж за Провотворова. Но в том-то все и дело, что замуж он ее не звал. Ничего даже отдаленно похожего на предложение не делал. Другая женщина в подобных обстоятельствах начала бы трепыхаться. Волноваться о своей дальнейшей судьбе и маленьком собственном сыне. Да и Галя должна была, по идее, беспокоиться из-за неопределенности и шаткости собственного положения. Но оно ее почему-то – вот странно! – не тревожило.
Она привыкла – ее мама учила – слушать свое сердце. Сердце молчало, когда она выходила за Иноземцева. Было равнодушным, когда скрепляла свой брак свидетельством и штампами. Но теперь, когда она, официально никто, проживала с Иваном Петровичем, на душе было спокойно и счастливо. И только внутренний голос нашептывал ей: все идет хорошо, а будет еще лучше. Он меня любит, он сделает для меня все, он меня не бросит. И главное: я сама люблю его, и мне хорошо с ним, и наплевать, что он старше меня почти на тридцать лет, мы не расписаны в загсе и нас официально ничего не связывает – какая малость! Все будет хорошо!
Бюрократические препоны, которые могли помешать Гале быть счастливой в квартире в Доме правительства, и вовсе казались ей комариными укусами, особенно в сравнении со значимостью и связями возлюбленного. Подошел к концу ее декретный отпуск. Точнее, оплачиваемый отпуск составлял в ту пору всего восемь недель, однако молодая женщина присовокупила к ним еще два своих отпуска трудовых, да три месяца позволялось сидеть без сохранения содержания. В конце сентября Иноземцева должна была выйти на службу в подлипкинское ОКБ-1 – ее ждали. Значит, Юрочку следовало определить в ясли. Вариант, что она будет продолжать жить в квартире у генерала, не работая и ухаживая за ребенком, она даже не рассматривала. Советская женщина должна трудиться – все тогда, и Галя в том числе, так были воспитаны. Она не могла даже представить себе, как это – похоронить себя дома. С пеленками, кормежкой и детскими забавами и проблемами?! Нет, никогда! Она, как и всякая свободная женщина (а женщины Страны Советов воистину свободны!), должна и может самореализоваться. И она не собирается быть тунеядкой, не будет сидеть на мужниной шее (как иные сидят, она «Крокодил» читает, на выях собственных супругов и папочек). За тунеядство, в конце концов, даже срок положен. Понятно, что Иван Петрович смог бы договориться, чтобы ей лично ничто подобное не грозило. Но она сама себя бы стала не уважать, если бы бросила работу!
Оставалось решить вопрос с яслями. Галя не сомневалась, что Провотворов сумеет, как нечего делать, уладить, что она живет не по месту прописки (временной, в общежитии в Подлипках), и устроить Юрочку в самое лучшее дошкольное учреждение Москвы. Однако генерал рассудил иначе. Однажды вечером сказал: «Тебе скоро на работу. Я присмотрел няню. Она приедет завтра к нам домой к девяти. Глянь на нее сама, если понравится, скажешь ей, что она нанята. Прикажешь ей, когда выходить. Вопрос оплаты не поднимай, я условлюсь сам».
Няня ей сразу приглянулась. И Галя вышла на работу. Трудиться ей неожиданно понравилось – хоть раньше, до родов, у нее особо не лежала душа к переводу английских текстов на космическую тематику. А теперь вдруг пошло – или воспитывать ребенка оказалось еще менее интересно? Не мешало даже то, что приходилось с утра пораньше бежать через мост и мимо Кремля к метро, а потом спешить на вокзал и тащиться электричкой в Подлипки. Коллектив был хоть и сплошь женским, но беззлобным, начальница – душевной. Но все равно однажды генерал – как чувствовал – спросил ее (после ласк, в особенном, мечтательном, откровенном настроении): «А чем бы тебе, Галя, хотелось заниматься больше всего в жизни?» И она, разнежившись, сказала: «Ты знаешь, Иван, больше всего мне бы хотелось свободы. А самая большая свобода, какую я только знаю, это прыжки. Парашюты – это я, как оказалось, люблю больше всего в жизни. И этим я хотела бы заниматься больше всего на свете». – «Несмотря на то что теперь ты мать? – цепко уточнил генерал. – Обычно матерям свойственно беречь себя ради потомства». Она подумала и покачала головой: «Нет, меня даже наличие Юрочки не пугает. Ты ведь знаешь, что парашютный спорт отнюдь не такой опасный, каким кажется обывателям. И я почему-то уверена: со мной ничего плохого не случится, покуда ты со мной».
Провотворов ничего ей не ответил и даже перевел разговор на другую тему. Но она (успев неплохо узнать его за те несколько месяцев, что они прожили бок о бок) поняла: он все, что она сказала, запомнил. И постарается помочь, чтобы мечта ее воплотилась в жизнь – причем как-нибудь красиво и необыкновенно.
Осень 1960-го
Подмосковье
Генерал Провотворов
Основа всех наших побед – дисциплина. Товарищ Сталин очень хорошо это понимал. Особенно она для русского человека потребна. И для других славян. Великий вождь, даром что не славянин, знал это куда как лучше, чем прочие. Именно благодаря твердому порядку мы великую державу построили. И в колоссальной войне победили. И полмира теперь живут по командам, которые из Москвы доносятся. А оставшиеся полмира к этим сигналам, приходящим из самого красивого города Земли, прислушиваются. Иные – братья по социалистическому лагерю и развивающиеся страны – с надеждой. А другие – империалисты, капиталисты, недобитые реваншисты – со страхом, с искаженным злобой лицом.
Все, чего мы достигли – в том числе создали могучую ракетную технику и ядерное оружие, – для всего основы ОН заложил, наш учитель и вождь. Нынешние руководители только пользуются его наследством, живут по инерции, движутся благодаря ускорению, которое ОН задал. Да еще имеют наглость его осуждать посмертно. Гадить на его память. Плевать в его могилу.
Но ничего, скоро все изменится. Должно измениться. Не может не измениться.
Так думал генерал-майор Провотворов, приближаясь к месту своей службы – (пока безымянному) секретному военному городку близ платформы Чкаловская, Ярославской железной дороги. На службу Иван Петрович, хоть и положена ему была персональная машина, добирался на своей собственной «Победе», за рулем. Хотя бы отчасти напоминало ему шоферское кресло место пилота-истребителя. Главное сходство с полетом – свобода. Свобода передвижения. Захотел – быстрее поехал. Захотел – остановился. Захотел – свернул. Но собственная машина – огромная ответственность. Нельзя ее всем подряд советским людям раздавать или продавать, как в Америке. Что будет, если народ неорганизованно станет ездить, каждый куда захочет? Будет апофеоз индивидуализма и частнособственнических инстинктов, как на Западе. Наш народ, советский народ – коллективист и созидатель и к этому не будет готов никогда. Все наше население, в корне своем славянское, следует направлять. Указывать ему, диктовать, даже в мелочах: где работать, как жить, куда ездить. К собственному выбору чего бы то ни было, даже направления движения, советские люди не готовы. И не будут готовы никогда. Даже самых лучших из них следует жестко держать в узде. И строго с них спрашивать. Даже с элитного отряда, с будущих космонавтов. Их только недавно, летом нынешнего, шестидесятого года, стали называть именно так: космонавты. Не спецотряд ВВС, не летчики-испытатели новой техники и не астронавты. Космонавты. Рождалось новое, хорошее русское слово. И он, генерал-майор, был одним из тех – наряду с главным конструктором Королевым, главнокомандующим ракетных войск стратегического назначения маршалом Неделиным, другими товарищами, – кто поспособствовал рождению нового термина.
