О подобной удаче можно было только мечтать. Я тепло распрощалась с Пайчадзе и даже погладила его холодную, восковую руку. У меня мелькнула мысль: а не послать ли мне Рыжова с его подмосковным поселком и немедленно заняться Лерой Кудимовой (Старостиной)? А также съездить на могилку экс-генерала (это тоже почему-то казалось важным)? Но потом я подумала, что обижать старичка-барда и отменять назначенную встречу будет явным свинством. И я отправилась на Белорусский вокзал и покатила в Черенково, где проживал отставник.
Поселок, где обретался подполковник в отставке, оказался старым и потому довольно разношерстным. Ведомая навигатором, я шагала по тенистой дачной улице. Лачуга и халупа вдруг сменялись форменным дворцом, за ним следовала русская изба, за которой вдруг вырастало альпийское шале. По нужному мне адресу оказался забор среднего достатка. За ним просматривался дом – довольно большой, но построенный, видать, в советские времена нехватки стройматериала: замурзанный кирпич, шифер на крыше, сваренные из арматуры решетки на окнах. Я нажала кнопку беспроводного звонка. Минуту спустя мне открыл сам хозяин Радий Рыжов – я узнала его по фотографии на сайте. Был он из той же серии, что старик Пайчадзе, – в рубашке, заправленной в брючки, с седым венчиком волос, однако бравый, подтянутый, даже худой и бодрый.
Я поздоровалась с ним – громче, чем нужно. Почему-то решила, что у отставника имеются проблемы со слухом.
Он посмотрел на меня в некотором остолбенении. Рыжов, казалось, был не в силах выговорить ни слова. Вид у него был такой, словно я оказалась привидением или восставшим из гроба призраком. Я даже подумала, что Рыжов не в себе и я вплетена в чреду его галлюцинаций. Но – нет. Поэт и исполнитель, пристально вглядевшись в мое лицо, вдруг пораженно прошептал: «Жанна?! Ты?!»
Но потом что-то понял, закрыл лицо рукой и навзрыд заплакал.
1960
Полигон Тюратам
(космодром Байконур)
Радий Рыжов
Он не помнил, когда впервые взял в руки гитару. Возможно, именно в ту свою первую зиму на Байконуре, когда при тридцатиградусном морозе дули свирепейшие ветры и на улицу лишний раз было носа не высунуть – да и что ему там было делать, на улице? Сослуживец и сосед по комнате показал ему четыре аккорда, Радий потренировался, побренчал, а потом легко спел, с начала до конца, «Ваньку Морозова»:
За что вы Ваньку-то Морозова?
Ведь он ни в чем не виноват.
Она сама его морочила.
А он ни в чем не виноват
[21]
.
Сосед аж изумился, как быстро, складно и красиво у него это получилось. А что там изумляться? С голосом у Радия всегда все было в порядке, со слухом тоже, и памятью бог не обидел. Он вообще привык, что все, за что он ни возьмется, удается ему просто и легко. Спеть? На гитаре сыграть? Пожалуйста. Стенгазету нарисовать? Боевой листок? Карикатуру? Разобраться в сложной схеме? Починить, перепаять прибор? Ради бога. У него выходило все. Сперва в школе, в вузе, да и в начале службы – он просто не понимал, что остальные люди не придуриваются, у них и вправду многое не получается сделать с пол-тыка, пол-оборота, полпинка. Они – другие. И им бывает сложно разобраться, научиться. У них и с третьего, и с пятого раза не выходит что-то произвести. И они это не специально, просто – им не дано. Только после пары лет службы и нескольких скандалов с солдатами и офицерами он понял: да, люди несовершенны. И потому дивятся и даже завидуют его способностям.
Вот и в тот раз он быстро овладел гитарой и спел все песни, какие помнил. Многие почему-то наводили его на мысли о Жанне. Странно, почему. Ведь они с ней никогда вместе не пели. Да и на концерты ни разу не ходили. Разве что слушали в компаниях чужое пение. Всего пару раз – у того же Флоринского, к примеру.
Впрочем, что удивляться? В ту зиму Радию многое – почти все на свете – напоминало Жанну.
Он потому и на танцы в городок (на десятую площадку, как тогда говорили) старался не ездить. Да там и без него хватало охотников на малочисленный женский контингент: поварих, посудомоек, кастелянш – да гулящих или озорующих жен офицеров. Вот и оставалось вечерами, свободными от службы, лежать на койке в общежитии и бренчать:
Вот скоро дом она покинет,
вот скоро вспыхнет гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
[22]
И опять он представлял Жанну, Жанку Спесивцеву, несмотря на то что она хоть и была, как все они, комсомолкой, но на комсомольскую богиню совершенно не тянула.
1960
Подмосковье
Владик
Тот вечер, когда родился сын, Владик запомнил навсегда. Как и весь день, впрочем. Слишком много на него свалилось. Ночное путешествие со стонущей супругой в Москву. Утренняя лекция, что он прочел будущим космонавтам. Знакомство с генералом, который – подумать только – водит шашни с Галей. И у которого хватило наглости явиться с букетом в больницу поздравлять ее.
А может, он ошибается? Напридумывал себе? И в роддом имени Грауэрмана военный чин явился вовсе не ради его жены? Мало ли там рожениц! И Владик старательно забивал, закапывал в себе мысли о Провотворове и его возможной связи с Галей. Пытался сконцентрироваться на главном: у него родился сын. Долгожданный первенец. И для того чтобы любить его, растить, ему, по сути, ничего не надо. Даже жены.
Хватив рюмку с Виленом, явившимся под вечер того дня в домик в Болшево, Иноземцев начал слегка заплетающимся языком излагать эту мысль ему. Но не успел развернуть ее во всей полноте. В дверь постучали, и взорам молодых людей явился Флоринский – тоже с коньяком, лимонами и оковалком ветчины. «Поздравляю тебя, мой дорогой! – провозгласил он и трижды облобызал молодого отца. – Все ОКБ только о тебе и говорит. Иноземцев с супругой – полет нормальный!» А едва только Владик усадил второго незваного, но дорогого гостя – в дверь снова забарабанили. Явилась чета Смирновых: Евгений Федорович и красавица Ядвига притащили не только бутыль с секретным напитком – самогоном, но и вещи практические: кучу выстиранных, любовно выглаженных пеленок, ползунков, подгузников. «Мы подумали, почему бельишко будет после Женика нашего простаивать, – затараторила Ядвига. – Лучше вы пока пользуйтесь, а потом, когда мы, в свою очередь, к новому прибавлению в семействе плавно приблизимся – тогда вернете!» Ядвига придала мужскому застолью уют и шарм: явилась скатерочка, столовые приборы, рюмочки и даже разогрета была вчерашняя жареная картошка. И печку Ядя протопила: «А то мужчины готовы даже в рукавицах и тулупах – лишь бы пить!» Банкет грянул с новой силой – да только после третьей рюмки отец первенца, не спавший ночь, стал задремывать прямо за столом. У него еще хватило сил уйти к себе за занавесочку, а вот раздеться – нет. Так и заснул на не убранной после прошлой ночи постели – прямо в галстучке-шнурочке, надетом с утра по случаю лекции.
