Да! Далеко унесли меня мысли от визита отца, от больной матери – а ведь тогда это был последний раз, когда мы встречались вместе, втроем. И – последний, когда я видела батяню. Он был в своем репертуаре: ничего не расспрашивал о болезни, не выяснял, как и чем мог бы помочь. Он словно не подпускал близко к себе ничего, что могло бы его расстроить, – род человеческого эгоизма. Однако, как всегда, привез нам подарочки: литровую банку икры с Камчатки, пару пашмин с Ближнего Востока, колечки с изумрудами из Индии. (Несмотря на почтеннейший возраст, он много путешествовал.) Мы усадили его за парадный обед, приготовленный мною. Мама изо всех сил держалась, но после десерта все-таки сказала, что хочет прилечь. Это означало, что ей совсем невмоготу. Я втихаря от папани сделала ей укол, и она уснула. А мы с ним, как положено отцу с дочерью в воскресный день, отправились в кино (только я ему скорее годилась во внучки: мне почти двадцать пять, ему – за восемьдесят). Посетители синема дивились на нашу странную пару, он был старенький даже для папика – как ни выпрямлял позвоночник и ни смотрел гордо по сторонам. Да! Получилось, что положенное воскресное кино с отцом я посетила за всю свою жизнь всего только дважды. По странному стечению обстоятельств оба раза мы смотрели фильмы Джеймса Кэмерона: в девяносто седьмом в Москве – «Титаник», в начале десятых годов в М. – «Аватар». А вы спрашиваете, почему я считаю, что должна изменить проклятую карму нашей излишне женской семьи! Я никак не хотела, чтобы и мои дети встречались со своим папаней раз в год по обещанию! Но пока была возможность, я наслаждалась редкой близостью с отцом. Впрочем, папаша, спрятавшись за 3D-очками, благополучно уснул, и даже кромешный бой и взрывы в конце ленты его не разбудили. Впрочем, когда мы вышли и я стала его подначивать, он рассказал мне и сюжет, и чем дело кончилось довольно близко к тексту. То ли читал о фильме, то ли его феноменальный художественный нюх сказался, и он восстановил все на ходу из тех обрывков, что углядел. А дома, вечером, мы снова вместе с маманей пили чай, словно образцовая семья – и тут-то отец сделал свой феноменальный подарок: он вытащил дарственную на мое имя на квартиру в Москве! Пусть однокомнатную, но зато неподалеку от метро «Рижская», внутри Третьего кольца. «Стоит она миллионов двенадцать-тринадцать, – с небрежной щедростью провозгласил папаня, – и ты можешь делать с ней все, что захочешь. Хочешь – продай и езжай, путешествуй по свету. Хочешь – перебирайся в Москву и живи. Хочешь – сдавай и имей стабильный доход». Я не могла поверить своим глазам и ушам – а мама, как мне показалось, обиделась: почему столь ценный дар – дочери? Почему не ей? Почему сейчас, а не раньше – ох, как эта квартирка ей бы самой пригодилась!
Я постелила отцу в гостиной, но он, по-моему, всю ночь просидел у маминой постели. О чем они говорили, ни она, ни он мне не рассказывали. Поздним утром я проводила его на дневной поезд в Белокаменную – и больше никогда не видела.
Следующая встреча случилась только на отпевании в московской церковке, куда меня пригласила вдова ушедшего (благородная женщина!). Он и на год не пережил мать, сраженный в одночасье обширным инфарктом. А его законная супружница (чей уход он предрекал еще в конце девяностых) хоть и в инвалидной коляске, а оплакивала его, а не наоборот. Законные дочери Шербинского (каждая – возраста моей мамы) бросали на меня ненавидящие взгляды, да и многочисленные внуки (моего возраста) не отставали. И было за что: квартирка-то моя из семейки упорхнула (хотя я не сомневаюсь, что он и обеих законных дочерей обеспечил будь здоров).
На поминках говорили о том, каким отец был умным, ярким, разносторонним, талантливым. Рассказывали истории, в которых он представал находчивым и креативным умницей (а я ни о чем подобном не знала!). Выступал, кстати, бывший главред газеты, где работали отец и мать, товарищ Знаменов – тот самый, что гнобил ее за чрезмерный интерес к судьбе бабки и в конце концов уволил. Был он маленький, старенький, лысенький, но держался уверенно и говорил округло. Потом, когда все вышли из-за стола курить, я набралась наглости и подошла к нему. Спросила, почему он мешал матери заниматься расследованием смерти Жанны Спесивцевой. «Не понимаю, о чем речь», – сказал он и надменно отвернулся. Я была столь же упорной, как бабка или маманя, и громко напомнила ему детали: пятьдесят девятый год, квартира, Кутузовский, убийство. Восемьдесят восьмой, мама, Кутузовский, Вилен… «Представления не имею, о чем вы», – бросил он и удрал, кинулся к коляске вдовы – выказывать соболезнования.
Вот какую вереницу воспоминаний вызвал у меня переезд из М. в мою московскую квартиру. Да, богатая я получилась наследница – однако отдала бы все, что у меня имелось, лишь бы они – мама, отец, прабабка с пратеткой – подольше от меня не уходили. Только сейчас я поняла со всей остротой, насколько же мне их не хватает. Не стало тех людей, которые любили меня ни за что, просто так. Просто за то, что я есть. Я понимала, что выйду замуж – за своего Ярослава (а может, кто другой подвернется) – и буду делать все, чтоб супруг меня любил. Однако все равно он станет любить меня за что-то – за приготовленный обед, за внимание к его проблемам, за ночь страсти, за… за… А чистой, бескорыстной любви мне теперь предстоит ожидать только от будущих детей – и то, ох, насколько она недолговечна, эта детская любовь…
Квартиру мне Шербинский подарил не абы какую, а со свежим ремонтом и мебелью. Ничего сверхъестественного, но хорошая техника и сантехника, веселенькие обои, кровать и шкаф из натурального дерева. Окна выходили вовнутрь двора-колодца, откуда поднимались ароматы восточной кухни (на первом этаже сталинского дома действовало японское кафе). Я подключила холодильник, поставила в него йогурт, кефир и диетическую колу, купленные в магазинчике на углу. Встречи с ветераном Пайчадзе и с поэтом Рыжовым предстояли мне только завтра. Сегодня у меня свободное время, и надо использовать его, чтобы пробежаться по магазинам. Москва, конечно, не Лондон, не Берлин и не Париж, и выбор здесь у́же, а цены выше. Но в нашем М. с обновками дела обстоят еще хуже, поэтому всякий выезд в столицу империи я старалась использовать для шопинга. На кухне я перекусила (купленным в магазине на углу) сэндвичем. Чтоб не скучно было, послушала песни Радия Рыжова, скачанные вчера с сайта на телефон. Песни мне неожиданно понравились.
Отдыхает за окном
Осень загорелая…
Много верст она прошла,
И мы прошли за ней.
Целый день мечусь как зверь,
Ничего не делая –
Осень, поздний твой огонь
Ада пострашней.
Ох, скорей бы это все
Замело-завьюжило!
Иль скорей бы дождь заладил –
Злой, наискосок!
Мне напомнил твой огонь,
Как сквозь небо южное
Смотрит месяц золотой
На золотой песок…
[20]
Вот ведь странно: мне даже захотелось повидаться с тем, кто это придумал…
…Что я и сделала назавтра. Только сперва поехала на условленное рандеву с другим старичком – Георгием Михайловичем Пайчадзе из совета ветеранов авиамоторостроительного завода. Когда я бываю в столице, стараюсь не передвигаться на наземном транспорте. Дело не только в экономии денег, но и в сбережении времени. Полагаюсь на метро – и собственные ноги! Я доехала от «Рижской» до «Курской», а потом дошагала переулками и дворами до набережной Яузы. Навигатор заботливо вел меня.
