Мы стали любовниками. Видимо, это карма моя – встречать мужчин, которые захвачены более прыткими женщинами. Он с самого начала предупредил, чтобы я ни на что не претендовала (честный дурачок), и я, естественно, согласилась – но втайне надеялась: а вдруг? А все же? Как бы там ни было, с Мишей оказалось интересно. Я никогда ни секунды не скучала. В постели он был не ах: быстренько, р-раз, и готово. Однако компенсировал свое невнимание к сексу бешеным темпераментом во всех прочих областях: мы все время куда-то мчались, с вернисажа на «квартирник», с концерта в театр, или на банкет в Домжуре, или на заседание в Академии наук. А сколько журналистских тем он мне подарил – походя, мимоходом! Я их разрабатывала, публиковала у себя и имела успех, меня отмечали на летучках, приходили горы писем. Да, главным свойством Бровкина, конечно, была щедрость. Он не жалел ни денег, ни слов, ни красок, ни себя. Яркий, яркий мужичок был – хоть внешне не ахти, но об этом как-то забывалось. А где он только не бывал: и на Байконуре, и на острове Пасхи, и в закрытых «атомных» городах, и в воюющем против американцев Вьетнаме, и в Тибете, и в Антарктиде…
И вот ему – знавшему, казалось, все и вся – я в один прекрасный момент не выдержала и рассказала историю своей убиенной мамочки. Правда, благоразумно не стала упоминать о квартире на Кутузовском и не произнесла запретной фамилии Кудимов. Попросила лишь Мишу – очень осторожно! – выяснить об остальных соучастниках трагедии: Иноземцевых, Рыжове, Флоринском. Разговаривали мы ночью, в моей квартире в проезде Дежнева – редкий случай, когда он остался ночевать, его супружница укатила в санаторий. Он обещал просмотреть свои блокноты прошлых времен – вдруг попадутся названные мной имена! – и поклялся об убийстве никому не рассказывать. Примерно через неделю он доложил мне: Флоринский – один из соратников Сергея Павловича Королева, они работали вместе еще с тридцатых; он участвовал в запуске самых первых советских космических ракет. Флоринский скончался, но когда и как и где похоронен, есть ли наследники – Миша не знал. Из «космической» обоймы оказались также Рыжов и Иноземцев: есть сведения, что они оба трудились на Байконуре, обеспечивали запуск Гагарина. Радия Рыжова мой Миша вроде даже встречал на Байконуре, когда туда стали пускать журналистов; разговор был мимолетным, но фамилия в блокноте сохранилась – тогда он был военнослужащим, капитаном. Но как сложилась их судьба, что сталось с обоими, Бровкин не знал. А про Галину Иноземцеву он и вовсе не слышал. «Как мне их искать?» – спросила я. «Возможно, Рыжов и Иноземцев засекречены, а может, и нет. Поезжай в Калининград
[19]
, узнай в горсправке. Иноземцевы ведь там жили».
Никуда ездить я не стала. Опаска, возникшая после разговора с главным, до сих пор не улетучилась. Но гром все равно грянул. Не сразу – примерно через месяц. Меня снова вызвал Знаменов – во второй раз в жизни, первый случился после моего визита на Кутузовский. Снова главный был хмур, но теперь царил за своим огромным столом и даже не предложил присесть. Молвил:
– Я думал, вы умнее, Спесивцева. Почему вы, несмотря на нашу договоренность оставить в покое ту тему, продолжаете над ней работать?
Я решила прикинуться дурочкой:
– Я? Да что вы! Ни сном ни духом.
– Значит, ей занимаются другие – по вашей наводке. Что еще хуже. Информация распространяется, растекается все шире. И повинны в этом вы.
– Но я ведь ничего не делала!
– Разговор окончен, Спесивцева. Садитесь и пишите заявление по собственному желанию. Скажите спасибо, что не увольняю по статье. И не болтайтесь больше по Москве, места не ищите, все равно не получите. Езжайте немедленно к дочке, в этот самый ваш М., – сколько ей уже, вашей Виктории, годика три исполнилось? Ребенку нужна мать.
Что мне оставалось делать после столь недвусмысленных угроз? Только одно: и впрямь уволиться. Меня даже отрабатывать положенный месяц не заставили. И позволили по символической цене арендовать редакционный «рафик», чтобы перевезти мои пожитки из столицы в М.
Однако Мишу Бровкина я не простила. У нас случилось свидание – последнее, не сомневалась я. Голосом, дрожащим от гнева, я обвинила его в предательстве. В том, что он, несмотря на мой строжайший запрет, принялся копать тему, на которую навела его я. И об этом узнали, и он подставил меня, и теперь мне приходится по его милости увольняться! Бровкин пожал плечами: «Прости, старушка, а ты бы как поступила? Ты ведь журналистка! Представь: ты получаешь информацию по столь горячей теме – и что? Ты бы отступилась? Отошла в сторонку? Ну, извини».
– Но ведь я же просила тебя: не трогай!
– Прости, я не знал, что так все обернется.
– Ты сволочь, Миша! Ты загубил мне жизнь!
– Хочешь, я устрою тебя в «Молодежные вести»? У меня в отделе как раз вакансия корра свободна.
– А потом опять подставишь? Нет! С тобой работать я не хочу!
– А с кем хочешь? Давай я поговорю в других изданиях. У меня большие связи, ты знаешь.
– Нет! От тебя я ничего не хочу! Ты гад и предатель! Убирайся! Не желаю тебя видеть!
Он ушел с виноватым видом – но я знала, что он совсем не чувствует себя согрешившим. Ради блестящего материала, я знала, он готов на все.
Неделю я еще оставалась в Москве, улаживала свои дела – и все-таки ждала, что он позвонит, снова извинится, опять что-нибудь предложит в смысле трудоустройства… Но он не позвонил. И я тоже снова набирать его номер не стала.
Так и уехала. Так и не видела его больше ни разу. Наверно, это было глупо. А может, и нет. Зато ты обрела наконец маму, непутевую, заблудшую, но все-таки мамочку рядом.
…Я потом тщательно следила за творчеством Бровкина. Все его статьи прочитывала. А затем, когда появился Интернет, еще раз проверила – нет, ничего Миша про смерть моей мамы так и не написал. Не знаю, сам испугался или ему заткнули рот. Больше того, в середине девяностых он выпустил свои мемуары, я их купила и внимательно просмотрела. Никаких следов этой темы не оказалось и там. А в девяносто девятом году бедненький Миша умер. Я так и не видела его больше ни разу.
Наши дни
Москва
Агент Сапфир
Мы с американкой Лаурой – Ларой часто разговариваем о космосе. Не думаю, что потому, что тема интересует ее хозяев из конторы. Все, что им было действительно нужно, они узнали от меня и безо всяких разговоров – из подробнейших опросников, что передавали мне другие связники, предшественники Лауры (и последователи Марии).
История космонавтики, похоже, волнует девушку сама по себе – и я, насколько могу (и насколько позволяет мой английский), удовлетворяю ее любопытство.
– Скажи, почему, – спрашивает она меня, – российские космонавты гибли только при посадке? Почему они не терпели катастрофы при взлете – как наш «Челленджер» в 1986 году?
