Не оставил он без внимания пару задорных взглядов, что бросила когда-то запавшая на него Марина, – они как бы говорили: ты женат, Владик, но ничего страшного, можно еще все переиграть, если захочешь. Обратил внимание и на уничижительные взоры, что его Галина метала в сторону соперницы. Однако загадкой для него оставались быстрые и легкие взгляды украдкой, которыми порой, втайне друг от друга, обменивались его мама и Флоринский. Отвернется Юрий Васильевич – Антонина Дмитриевна на него глянет, а когда она не замечает – он ее пристально рассматривает.
Когда интерес к песням ослабел, Флоринский воскликнул: «А теперь, товарищи, я предлагаю записать звуковое письмо – самим себе! С пожеланиями, как мы проведем предстоящие двенадцать месяцев, чего хотим, чего добьемся! А через год, первого января шестьдесят первого, снова соберемся, прослушаем запись и подведем итоги: что удалось, что нет!» Владик подхватил – он часто развивал чужие идеи и шутки: «А тех, кто не выполнит за год личные соцобязательства, мы сдадим в журнал «Крокодил». Или оставим на второй год!»
Предложение Флоринского все приняли с энтузиазмом. Магнитофоны в ту пору были редкостью, и мало кто из собравшихся хотя бы раз слыхал собственный голос со стороны.
– Начну на правах хозяина я сам, – Юрий Васильевич подключил микрофон, а затем поднес его ко рту, нажал кнопку записи и проговорил с долей торжественности: – Итак, я мечтаю, чтобы в наступившем шестидесятом году наша страна, Союз Советских Социалистических Республик, запустила в космос первое изделие с человеком на борту!
Все зааплодировали. А хозяин подсунул микрофон художнику, и тот быстро промолвил:
– Что касается меня, то я мечтаю, чтобы наши олимпийцы успешно выступили в Скво-Вэлли и Риме, а футболисты выиграли первенство Европы. А если говорить о себе лично, то я сплю и вижу, что закончу задуманный цикл своих картин, а одна прекрасная девушка станет моею, – и он бросил многозначительный взгляд на Зиночку. Зиночка заалелась, словно маков цвет.
Художник придвинул аппарат к Владику, и тот проговорил:
– А я мечтаю, чтобы были здоровы и счастливы мои мама и супруга, а еще, чтобы Галя родила мне богатыря (или богатыршу)!
Снова зазвучали смех, аплодисменты, Иноземцев передал пластиковую коробочку на шнуре своей юной супруге, и та молвила серьезно:
– А я – я мечтаю о свободе. И – о небе. И в наступающем году я снова хотела бы летать. И прыгать.
От Владика не укрылось, как встретила пассаж невестки Антонина Дмитриевна: поджала в ниточку губы – что для нее означало высшую степень неудовольствия – ни слова ни о муже, ни о будущем первенце! Напротив, затеяла разговор о своих опаснейших парашютах!
Микрофон у Гали едва не вырвала Марина и произнесла, очевидно, ей в пику:
– А я мечтаю в шестидесятом выйти замуж за хорошего парня и родить ему замечательного сына – или, может, дочку.
– Браво, девочка! – негромко, но отчетливо проговорила Антонина Дмитриевна – тоже отчасти в укор свободолюбивой невестке.
Затем пришла очередь Зины, и она сказала звонко, словно на комсомольском собрании: «А я хочу, чтобы был мир во всем мире!» Ее подружка Нина, девушка Флоринского, подхватила: «Да, пусть никогда не будет войны!»
Наконец, микрофон протянули маме. И Антонина Дмитриевна Иноземцева молвила отчетливо, словно радиодиктор, и от души – так, что после ее реплики все снова зааплодировали: «А я хотела бы, чтобы были здоровы и счастливы все мои близкие: сын Владислав, муж Аркадий Матвеевич, мама Ксения Илларионовна, невестка Галина и мой будущий внук или внучка! А также все здесь присутствующие!»
Потом, разумеется, компания прослушала, что наговорили, и каждый дивился, насколько собственный голос отличается от того, каким человек его слышит. Физик Флоринский объяснил, ясно и доходчиво, причину этого эффекта, а затем поставил новую бобину – американский рок. Две девчонки, Марина и Нина, немедленно схватились за руки и стали выдавать настоящий рок-н-ролл, художник подхватил свою пассию Зиночку – а больше танцевать заморскую стиляжью новинку никто не умел. Владик с завистью посматривал на бацающих рок гостей. Потом его схватила за руку Марина, начала учить (а Зиночка – Флоринского). Когда музыка кончилась, Иноземцев жадно припал к компоту из сухофруктов и не заметил, как Марина пошла на кухню, а следом за ней туда отправилась его супруга. И он не слышал, как внушительно Галя проговорила, зло уставившись прямо в зрачки пигалице:
– Если ты не заметила, Владислав женат. На мне. Поэтому держись от него подальше.
– Подальше? А иначе – что? Что будет? – дерзко спросила девчонка.
– Сама увидишь, – смутно, но жестко ответила Иноземцева. Несмотря на беременность, угроза, исходившая от нее, показалась не эфемерной, а весьма внушительной. Марина отвела взгляд и фыркнула:
– Сама за своим Владиком следи! Я не виновата, что он мной интересуется! – и выскочила из кухни.
Вскорости именно Марина первой засобиралась домой. Часовая стрелка подбиралась к четырем, скоро в сторону Москвы шла первая электричка. Вместе с нею хватилась и Зина, которую вызвался провожать художник. Компания на глазах мелела.
– Мы, пожалуй, тоже пойдем, – проговорила бледная беременная Галя. – В сторону Болшева тоже скоро первый поезд.
Они втроем – Галя, Владик и Антонина Дмитриевна – стали собираться, полагая, что Нина, как девушка Флоринского, останется у него. Но хозяин вдруг бесцеремонно сказал ей: «Я, пожалуй, сам все разгребу, а ты езжай, они тебя проводят до станции». На глазах у Нины вскипели слезы, однако она послушно пошла одеваться.
Когда Иноземцевы и Нина были уже экипированы (не забыв пустые емкости от винегрета и холодца) и выходили на лестничную площадку, хозяин вдруг схватил за руку Антонину Дмитриевну:
– А ты, пожалуйста, останься, – и удержал маму в квартире, бесцеремонно захлопнув входную дверь за остановившимися в недоумении молодыми людьми. Так они втроем и пошлепали в сторону платформы. Нина всю дорогу шмыгала носом и утирала слезы – а Галя даже не находила слов, чтобы ее утешить, настолько странным показалось ей поведение Флоринского.
* * *
В это же время, в новогоднюю ночь, когда Советский Союз встречал год тысяча девятьсот шестидесятый, в противоположном конце Московской области, на персональной даче в Барвихе, собралась семья Кудимовых-Старостиных. За праздничным столом их оказалось всего четверо: двое молодых, Лера и Вилен Кудимовы, и родители Валерии – Федор Кузьмич и Ариадна Степановна Старостины. Столь узкий круг объяснялся важной причиной. После того как в октябре в квартире Старостиных, на праздновании дня рождения Леры, погибла одна из приглашенных, молодые перестали звать в дом друзей и подруг. Справедливости ради надо сказать, что после происшедшего никто к ним и не стремился. Друзья перестали звонить и искать общества Леры и Вилена.
Но гораздо серьезней, чем бойкот со стороны бывших однокурсников, на Кудимова подействовало изменившееся отношение на службе. Злые языки, как говаривал гений дворянской России Грибоедов, оказались страшнее пистолета. Официально никаких претензий Вилену не высказывали, вдобавок тесть Федор Кузьмич постарался всячески уменьшить влияние инцидента на дела рабочие – как у себя в «ящике», где возглавлял партком, так и на службе у зятя. Однако начальство все равно стало посматривать на Кудимова косовато. А перед самым новогодьем, тридцатого, его вызвал начальник отдела подполковник Варчиков, предложил сесть и проговорил следующее:
