Впрочем, главный конструктор Королев с юности любил завиральные идеи и мудреные задачи. Десятки или даже сотни проектантов и конструкторов работали в тот год над подобными. Всех деталей Владик не знал – секретность есть секретность! – но слышал, что в ОКБ одни столь же молодые ребята, как он, рисуют первые эскизы лунного корабля; другие придумывают корабль марсианский, третьи создают космический самолет, а четвертые прикидывают космолет, на борту которого постоянно действовала бы искусственная гравитация.
Но Королев со товарищи занимался не только отдаленными полуфантастическими вещами. В их «ящике» вершили и другие дела – для каждого из которых существовали сроки, финансирование, ответственные, исполнители. Под каждый проект или изделие выпускалось постановление ГКО (государственного комитета обороны) и/или Совета министров СССР и ЦК КПСС, и за ошибки, просчеты, неудачи или срыв сроков с исполнителей снимали такую стружку или вставляли таких арбузов, что мама не горюй. Гораздо позже, во времена, когда Советский Союз кончился, Владик, читая мемуары или документы, понимал, что в те годы, пролегшие между полетом первого спутника и первого космонавта, то есть с пятьдесят седьмого по шестьдесят первый, Королев, похоже, ни в чем не знал отказа. Хрущев, кажется, тогда с ума сходил от ракет. И давал своему любимчику карт-бланш на любые запуски и эксперименты. Финансирование тогда не являлось проблемой. Находились деньги на все, что угодно, лишь бы мы оставались в космосе первыми, лишь бы в очередной раз уязвить «американов», поразить прогрессивное человечество и заставить советских людей гордиться собственным государством. Время такое было – как с лихой гордостью писал в том самом пятьдесят девятом двадцатипятилетний поэт Андрей Вознесенский: «Я тысячерукий – руками вашими, я тысячеокий – очами вашими! Я осуществляю в стекле и металле, о чем вы мечтали, о чем – не мечтали!» Их ОКБ отправляло в полет ракеты, пока беспилотные, на Венеру и Марс. (Только много позже Иноземцев узнал, что два пуска на Марс закончились тогда неудачей, что было три попытки «выстрелить» в сторону Венеры, но только две станции улетели в сторону загадочной планеты.) А смежные отделы королевской «шараги» разрабатывали чисто военные спутники – для шпионских целей: фотографирования поверхности Земли – территории вероятного противника. И создавали спутники связи.
А ведь Королев в области ракет работал не один: в Днепропетровске творило КБ и завод под руководством академика Янгеля. И в подмосковном Реутове, в «почтовом ящике» под руководством Челомея, тоже делали боевые ракеты…
Что было бы, думал Иноземцев много позже, если бы Хрущев в конце пятидесятых не сходил с ума по ракетам? Если бы страна свои деньги, силы и финансы направила на более житейские дела: на мясо и молоко, кофточки и автомашины? И согласилась бы с приоритетом США? И в космос первым полетел бы не советский человек, а американец? Может, без космических побед, но в большем достатке русский народ оказался бы счастливее? Однако история, как известно, не знает сослагательного наклонения, а подобный вариант развития Иноземцеву, несмотря ни на что, совсем не нравился. Деньги, направленные на сельское хозяйство и легкую промышленность, при советском строе все равно ушли бы в песок. А мы все и наши потомки лишились бы своей едва ли не главной национальной гордости – полета в космос, который совершили первыми. В конце концов, есть в мире такие люди и такие нации, вроде русских: пусть мы жили впроголодь и в туалет на улицу бегали, а смотрели на звезды и тянулись к ним – и все человечество за собой в итоге тянули.
В конце пятьдесят девятого Владислав на эти темы не размышлял. Да и если б вдруг задумался, они б ему антисоветскими показались – как многие разговоры, что вел его старший товарищ Флоринский. Иноземцев был тогда одной из маленьких шестеренок, которые в составе огромнейшего и сложнейшего механизма занимались тем, что до них не делал в целом мире никто: создавали изделие, которое унесло бы в космос советского человека. И ради этого Владик готов был пропадать на работе в Подлипках – в своем ОКБ-1 и соседнем НИИ-88 – сутками. Если честно, Дело ему было интересно гораздо больше, чем даже беременная жена и будущий ребенок.
В те времена не существовало долгих новогодних каникул. Тридцать первого декабря обычно работали – правда, перед уходом со службы зачастую наскоро накрывали столы и выпивали по паре рюмок. Первого января отдыхали, и даже Королев на предприятии не появлялся, только звонил дежурному, как дела. Зато второго страна снова вставала на трудовую вахту. Правда, в шестидесятом году второй день в году выпадал на субботу – то есть на короткий рабочий день, а третье и вовсе было воскресеньем. В иные времена (в те же семидесятые, что греха таить) многие второго взяли бы отгул. Однако подобное трудно было представить в шестидесятые, тем более в королевском «ящике». Иноземцев, к примеру, планировал погулять в новогоднюю ночь, а потом поспать, но часам к десяти первого числа совершить набег к БЭСМ-2, где ему как раз выделили время.
Утром тридцать первого его вызвал непосредственный руководитель, начальник сектора «Ч» (что означало «человек») Константин Петрович Феофанов. «Наверное, поздравить, – решил Владик, – но почему меня одного?» Однако Феофанов в своем кабинетике выглядел хмуро, смотрел в сторону. «Что-то случилось», – подумал Иноземцев.
– Меня ЭсПэ вызывал, – начал без предисловий начальник. «ЭсПэ» все в ОКБ за глаза по имени-отчеству называли Королева. Тогда вообще была эпоха сокращений: Феофанов звался «КаПэ», Раушенбах – «БэВэ», а Черток – «Бэ-Е», и все понимали, о ком идет речь. Иноземцев в ту пору до подобного уважительного сокращения еще не дослужился, пребывал для коллег и руководства просто Владиславом. Между тем начальник продолжил: – Главный попросил передать вот это. Лично тебе.
И достал из ящика стола пузатую бутылку шампанского. Этикетка оказалась непривычной, желтого цвета, и буквы на ней были иностранными. Иноземцев никогда подобных «снарядов» не видывал.
– Спасибо, конечно… – пробормотал он. – Но чем я заслужил?
– А вот этого ЭсПэ мне не поведал. Спроси у него сам.
В тот миг Владик понял, что Феофанов просто его ревнует – к странным контактам, которые за спиной начальника он, один из молодых сотрудников – в отделе без году неделя! – имеет с самим Главным конструктором.
– Давайте вместе разопьем, – неуверенно предложил молодой человек. – Сегодня, в отделе?
– Не люблю шипучки, – отрезал Константин Петрович и углубился в расчеты.
Что оставалось делать Иноземцеву? Только пробормотать «спасибо», взять «шампань» со стола и тихо исчезнуть.
– С бутылкой по отделу не расхаживай, – бросил на прощание КаПэ. – В газетку заверни.
«Мог бы и не указывать, сам знаю», – проворчал про себя Владик. Он засунул бутылку за пояс и прикрыл сверху фуфайкой. Получалась на вид легкая беременность, как у Галки пару месяцев назад.
У себя он незаметно спрятал подарок в стол – однако история французского шампанского, вдруг пожалованного ему с самого высокого верха, не давала покоя. Он решил выйти из отдела, поискать Флоринского.
