Но и вышедшая брошюра была уже кое-что. Автор развернул рекламную кампанию по продвижению книги в массы и упросил приятелей-журналистов дать о его произведении хвалебный отзыв. Но прочитав брошюру от начала и до конца, Бодлер пожалел, что ее вообще напечатали. Книжка получилась поверхностной и недостойной его имени. Его именем должно быть подписано произведение, которое перевернет представления буржуа о нравственности и прославит Бодлера в веках. Жизнь снова дала трещину. Все его усилия пропали даром. И, хотя многолетняя мечта сбылась и поэт наконец-то издал свою книгу, она не принесла Шарлю ни богатства, ни славы. Мать категорически отказывалась ссужать ему деньги, представив вместо себя непреклонного нотариуса Анселя, ставшего для Шарля палачом и тюремщиком. Ну что же, тем лучше! Именно нотариус получит письмо самоубийцы Бодлера, написанное Шарлем перед самой смертью. И, можно надеяться, совесть до конца дней будет грызть его мелкую душонку крысиными зубками, терзая и изводя. Каролина и нотариус Ансель еще пожалеют, что вообще связались с Шарлем Бодлером! Самоубийство – это высшее таинство денди. Более того, всем известно, что денди образуют своего рода клуб самоубийц, а жизнь каждого из них – это упражнение в непрекращающемся самоубийстве. Чтобы соответствовать заданному стандарту, Шарль, расположившись в кабаре на улице Ришелье, достал перо и бумагу и, глядя на стальной браслет на черной руке своей подруги, написал следующее послание: «Когда мадемуазель Жанна Дюваль передаст Вам это письмо, я буду уже мертв. Она этого не знает. Вам известно содержание моего завещания. За исключением того, что положено моей матери, госпожа Дюваль должна унаследовать все, что я оставляю, после того, как Вы оплатите мои долги, список которых прилагается. […] Я убиваю себя, не испытывая сожаления. Мне чужды какие-либо переживания, именуемые тоской. Мои долги никогда не причиняли мне горя. Нет ничего проще стать выше этого. Я убиваю себя, потому что не могу больше жить, потому что устал и засыпать, и пробуждаться, устал безмерно. Я ухожу из жизни, потому что я никому не нужен и опасен для самого себя. Я ухожу, потому что считаю себя бессмертным и потому что надеюсь. В ту минуту, когда я пишу эти строки, я настолько ясно мыслю, что пишу одновременно еще кое-что для г-на Теодора де Банвиля и чувствую в себе силу заниматься своими рукописями. Я завещаю и отдаю госпоже Дюваль все, что имею, в том числе мебель и мой портрет, ибо она – единственный человек, от общения с которым душа моя отдыхала. Кто может упрекнуть меня в том, что я хочу заплатить за редкие минуты счастья, какие выпали мне на этой ужасной земле? Я мало знаю своего брата, он не жил во мне и вместе со мной, он во мне не нуждается. Мать моя, так часто, сама того не желая, отравлявшая мне жизнь, тоже не нуждается в этих деньгах. У нее есть муж, она владеет человеческим существом, любовью, дружбой. А у меня есть только Жанна Дюваль. Только в ней я нашел покой, и я не хочу, не могу допустить мысль, что ее захотят лишить того, что я ей даю, под предлогом, будто я нахожусь не в здравом уме. Вы же слышали, как я беседовал с Вами в эти последние дни. Был ли я похож на умалишенного? […] Жанна Дюваль – единственная женщина, которую я любил, и у нее нет ничего. И вот Вам, господин Ансель, одному из немногих людей, кого я считаю наделенным возвышенным и добрым умом, Вам я поручаю исполнить последнюю мою волю в отношении этой женщины. […] Направляйте ее Вашими советами и – смею ли я просить Вас об этом – любите ее, хотя бы ради меня. На моем ужасном примере покажите ей, как беспорядок в душе и в жизни приводит к мрачному отчаянию или к полному уничтожению. […] Теперь Вы видите, что это завещание – не фанфаронство и не выпад против общественных идей и семьи, а просто выражение всего, что еще сохранилось во мне человечного – любви и искреннего желания принести пользу той, кто была иногда моей радостью и моим отдохновением. Прощайте!»
[7]
Покончив с предсмертным письмом, Бодлер отложил перо и неожиданно для всех ударил себя в грудь перочинным ножиком. От резкого толчка опрокинулся стул, и самоубийца с грохотом упал на пол. В зале послышались возгласы удивления и визг танцующих на сцене девиц. Перепуганная Жанна кинулась к хозяину кабачка.
– Зовите врача, олухи! Он умирает! – истошно кричала она, вбегая на кухню.
Доктор не заставил себя долго ждать. Стуча башмаками, он торопливо вошел в зал кабаре, раскрыл чемоданчик и склонился над пострадавшим, осматривая рану. Порез оказался неглубоким, и Шарль, пришедший в себя, испуганно наблюдал, как эскулап обрабатывает небольшую ссадину, оставшуюся от тупого короткого лезвия. Закончив процедуры, доктор сложил инструменты в чемоданчик и рекомендовал больному полный покой, после чего Шарля перенесли в отель. И вот тогда Бодлер начал писать матери письма, полные тоски и угроз, что, если она не придет к нему поговорить, он повторит попытку самоубийства. Все разговоры Шарля касались исключительно денег, поэтому Каролина избегала подобных встреч. Но, пересилив себя, мать бросилась к постели раненого сына. Поднявшись по мраморной лестнице отеля «Пимодан» под самую крышу, она толкнула дверь затянутой в перчатку рукой и переступила порог пугающей ее комнаты. Оглядев царивший там беспорядок, пыльный стол, заваленный книгами диван, Каролина пришла в ужас.
– О господи, Шарль! – вырвалось у нее. – Как ты живешь в этом кошмаре? Я немедленно пришлю людей, и тебя перевезут к нам, на Вандомскую площадь!
– Нет, мама, твой муж не захочет меня видеть, – слабо прошелестел бледными губами великий притворщик Бодлер.
– Жак не посмеет мне отказать! – заверила его перепуганная Каролина. – Тебе нужен хороший уход, а какой уход может предоставить твоя африканка?
Жанны не было дома, и она не могла достойно ответить обидчице. Когда мадемуазель Дюваль вернулась из театра, то нашла лишь свои вещи. Книг и одежды Бодлера в номере не было. Вопреки заверениям Антуана Аронделя, Шарль оставил ее, несмотря на браслет.
* * *
– Слушай, Вов, ты можешь отвезти меня в одно место? – быстро спросила я, отрываясь от монитора, на котором просматривала статьи о Бодлере.
– Пять минут, только с дверью закончу, – пробормотал Лев, орудуя какой-то железякой, должно быть, обнаруженной в подсобке.
– Вы знаете, Кира, – вдруг раздался женский шепот за моим плечом, и я вздрогнула от неожиданности, ибо за чередой своих мыслей и думать забыла о тете Наташе. – Я поняла, почему Володя пронес любовь к вам через многие годы. Вы удивительно красивая и тонко чувствующая девушка.
– С чего вы так решили? – оторопела я от столь неожиданного заявления.
– Вы любите хорошие стихи и не боитесь связать себя с мужчиной, у которого проблемный ребенок. А хотите, я вам покажу, что отложила для Киры?
Сказать, что не хочу, не повернулся язык. Я лишь смущенно улыбнулась и попросила:
– Может, чуть позже? Я хотела еще воспользоваться электронной почтой.
– Позже так позже. Как скажете. Работайте, не буду вам мешать.
