Распахнув дверцу «Нексии», я чуть не лишилась дара речи. На пассажирском кресле лежала моя сумка. Торопливо раскрыв ее, я с облегчением увидела пачку денег.
– Да садись ты, а то эти гоблины опомнятся, и мало не покажется, – раздраженно зашипел Володя.
Я прижала сумку к груди, блаженно рухнула на сиденье, и машина в ту же секунду рванула с места, не дожидаясь, когда я захлопну дверь. По дороге Лев не проронил ни слова. Он включил радиостанцию «Бест ФМ» и под мелодичные песни на английском сосредоточенно рулил, время от времени морщась от боли. Я же нет-нет да и посматривала на его четкий профиль, выделяющийся на фоне залитого огнями ночного города, проносящегося в окне автомобиля. Почему он не взял деньги? Володя мог это сделать так, что комар носа бы не подточил. Мог отнять сумку у воришки и спрятать ее в багажник, сделав вид, что не сумел отобрать. А мог и отдать сумку мне, но только без денег, списав их пропажу на грабителя. Может, он и в самом деле бескорыстен? И правда любит меня? Да ну, бред. Любви не бывает, мне папа объяснил. Наоборот, Левченко настолько циничен в своей расчетливости, что не захотел довольствоваться малым, надеясь приручить меня к себе и прибрать к рукам все мое состояние. И я в очередной раз кидала на спутника пытливый взгляд, страшно жалея, что не умею читать чужие мысли. Но в любом случае нужно готовиться к худшему, чтобы не стать жертвой разочарования. Так всегда говорила мама. Моя бедная мама, которую даже некому похоронить.
Мы затормозили на стоянке, и я, первой выбравшись из машины, непроизвольно стала ждать Вовку. Я вдруг подумала, что ни за что не сделала бы этого раньше. Я сильная и не должна показывать, что мне необходимы чье-то расположение и поддержка. Повернувшись на каблуках, торопливо пошла, почти побежала к служебной сторожке. Влетела по ступенькам и распахнула дверь в помещения. Миновала темную прихожую и шагнула в комнату. Богатырский храп доносился с нижнего яруса двухуровневой кровати. Я кинула сумку на раскладушку и, включив ночник, распаковала чемодан, вытащила несессер с умывальными принадлежностями. Когда я закончила умываться, Лев все еще не пришел, и я заволновалась. Поднялась с раскладушки и шагнула в прихожую, когда дверь вдруг распахнулась и в сторожку ввалился Вовка. В руках у него был аптечный пакет. Заметив немой вопрос в моих глазах, Левченко улыбнулся и пояснил:
– В аптеку заскочил. Бинт эластичный купил. И перекись водорода.
Я сделала вид, что мне все равно, что он там купил, и, скептически дернув уголком рта, направилась к раскладушке. Лев должен знать, что я сильная и мне никто не нужен.
* * *
– Мадам, извольте объясниться! – кипя от бешенства, выкрикнул Шарль, врываясь в квартиру матери.
Бодлер намеренно именовал мать на «вы», желая сделать ей больно. Пока ехал к ее дому, раздражение Шарля нарастало. Подумать только! Каролина посмела назначить над ним опекунский совет! И это его мать! Нежная, кроткая, хрупкая Каролина. Ангел во плоти. Та, кого он боготворил все эти годы. Именно она подала прошение в суд, требуя лишить сына возможности пользоваться собственными деньгами и запретить ему брать у кого-либо в долг. Теперь, когда Шарль только-только познал вкус финансовой независимости, его вернули в состояние подростка. Какая неслыханная наглость! Шарль, безусловно, видел в родителях верховных судей, которые по определению выше его, но ограничение в правах распоряжаться своими деньгами воспринял как предательство. Поэт был так возмущен вероломством матери, что тут же отправился к предательнице, чтобы высказать Каролине все, что думает по этому поводу.
Вообще-то Шарль старался без крайней нужды не переступать порога родительского дома, где все казалось ему нарочитым, показушным и выспренним. Но сегодня, когда коридорный принес в гостиничный номер бумаги, доставленные из суда, с уведомлением о принятом относительно его решении, Шарль тут же кинулся к ней. И ему было все равно, дома ее муж или нет. Теперь, после стольких унижений и придирок, Шарль давно уже перестал называть Опика «папа», а величал не иначе, как «муж моей матери». Опик также ничего, кроме неприязни, к пасынку не испытывал, и Каролина металась между мужем и сыном, словно меж двух огней. Она повернула к Шарлю еще красивое бледное лицо с залегшими под глазами тенями и устало проговорила:
– Но, Шарль, иначе поступить было нельзя. Это для твоего же блага. Иногда приходится сделать малышу больно, чтобы вытащить занозу. Дети часто этого не понимают. Совсем, как ты, мой родной. За два года ты истратил половину отцовского состояния. От тысячи восьмисот франков осталась лишь половина.
– Ты что же думаешь, я не смогу – стоит мне захотеть – разорить тебя дотла, обречь на нищенскую старость? – вкрадчивым голосом святоши проговорил Бодлер. – Ты разве не знаешь, что у меня достанет для этого и хитрости, и красноречия? Просто пока что я не даю себе воли…
Закусив губу, Каролина с тревогой смотрела на сына. Она давно привыкла к его манере сладким голосом говорить гадости, но никак не могла взять в толк, отчего он не хочет замечать очевидных вещей? Будучи распорядителем его средств, мать почти каждый день получала от Шарля письма с требованием выдать ему денег то на портного, то на прислугу, то на покрытие счета в магазинчике колониальных товаров, где он купил потрясающий туземный барабан. Но больше всего средств он тратил на эту ужасную Жанну, хотя и говорил, что порвал с ней отношения.
– О господи, Шарль! – всхлипнула Каролина. – Я думала, ты возьмешься за ум, женишься, подаришь мне внуков!
Шарля передернуло. Мысль о беременности, родах и детях не вызывала в нем ничего, кроме гадливости.
– Но ты живешь с чернокожей актриской, вульгарной и необразованной, – не заметив гримасы отвращения, промелькнувшей на лице сына, продолжала Каролина. – Она хуже последней кухарки! С ней стыдно переступить порог приличного дома!
Мать была права. Они жили вместе. Шарль и сам не понял, как в его жизнь снова вошла Жанна. Он был уверен, что, выставив подружку за дверь, расстался с ней навсегда, как расставался с другими девицами подобного сорта. Однако на следующий день после разлада мадемуазель Дюваль постучала к нему в номер и попросила всего лишь об одном одолжении – сделать ей прощальный подарок на память о прекрасных днях, а особенно о ночах, которые они провели вместе. Широкая натура Шарля горячо поддержала это пожелание, и он вместе с Жанной спустился в антикварный магазин господина Аронделя. Старый плут тут же вытащил из-под прилавка кожаный футляр, раскрыл его и сухонькими ручками, похожими на птичьи лапки, протянул Шарлю. Бодлер без особого интереса взглянул на содержимое коробки и оторопел. Надо признать, вкус у Жанны оказался отменный. Шарль никак не ожидал от уличной девчонки, рожденной от беженки с Гаити, такого утонченного выбора. Бодлер презирал природу, видя в ней вульгарную примитивность, и преклонялся перед всем, что создано руками человека. И в стальном браслете, самом блестящем и твердом из металлов, Бодлер вдруг узрел олицетворение своих мыслей. Шарль неизменно держал дистанцию с друзьями, был с ними церемонен и подчеркнуто вежлив. Он переносил на окружающих холод, в который был погружен сам. И вот Верховный Судья, перед которым он внутренне трепетал, наконец-то обратил на него взгляд Медузы, от которого Шарль застыл. Несомненно, над браслетом поработал сам бог. Ну, если не бог, то величайший виртуоз своего дела. Лица Медузы были так тонко выполнены, и волосы-змеи так затейливо переплетались между собой, что хотелось взять вещицу в руки и долго-долго смотреть, не отрываясь и разглядывая каждый штрих этого удивительного украшения. Шарль так и сделал. Он стоял у прилавка, потеряв счет времени, и вглядывался в искаженные мукой лица горгоны, точно и впрямь ее взгляд превратил Шарля в камень.
