Я постарался выбрать спокойный, уравновешенный тон, но не знаю, так ли надо было начинать разговор. Мсье Деламбр бросился ко мне. Инстинктивно мы все опустили голову. Я первым.
– А ты, чего хочешь ты, кретин?
Мсье Деламбр уткнул мне пистолет прямо в середину лба, под корни волос, а поскольку я не видел, чтобы он ставил оружие на предохранитель, я испугался, признаю. И крепко зажмурился.
– Ничего, я ничего не хочу…
– И ты из-за этого меня побеспокоил? ИЗ-ЗА НИЧЕГО?
Я почувствовал, как меня пробил холодный пот и тошнота подступила к горлу. Знаете, в моей профессии мне приходилось испытывать страх смерти, и могу вас заверить, что это чувство ни с чем не спутаешь…
Лучше было ничего не отвечать – меньше риска раздразнить его еще больше.
Ствол его оружия был нацелен мне в мозг.
Я сказал себе, что этот тип на волосок от того, чтобы окончательно свихнуться, и что при первом же случае я всажу ему пулю именно в это место.
31
Конечно же, я вмешался преждевременно, но сожалеть было поздно. Я проделал для мсье Деламбра брешь, и он туда устремился.
– Ну, крутышка! – сказал он мне. – И где она теперь, твоя прекрасно организованная операция? А, козел, где она теперь?
Не могу вам сказать, какова была реакция остальных, потому что мои глаза были закрыты.
– А как все было продумано, вот обида-то! И твоя маленькая команда, и твои камеры, и твои экраны, и твои дурацкие пустопорожние автоматы.
Он провернул свой пистолет у меня на лбу, как если бы хотел ввинтить ствол мне в голову.
– А этот-то настоящий, дружок. С настоящими пулями, чтобы делать настоящие дырки. Больше в ковбоев и индейцев не играем, хватит. Кстати, об индейцах, где у нас Большой Вождь?
Мсье Деламбр поднялся, сделал вид, что кого-то ищет, уперев руку в бок:
– Ба, да где же он, наша Большая Белая Бвана? А-а-а, вот он!
Он опустился на колени рядом с мсье Дорфманом, как только что опускался рядом со мной. Приставил ствол беретты ровно к тому же месту, в самой середине лба. Его манера выражаться ясно свидетельствовала о том, что им движет ненависть. Ему хотелось унижать, подчинять. Что отвечало на мой вопрос и было доказано последующими событиями: в сущности, у мсье Деламбра не было требований. Он был здесь не ради выкупа, не ради денег.
Нет, он здесь ради реванша.
Озлобление и горечь толкнули его на то, что он сейчас осуществлял: символическое мщение.
Но этот старый безработный функционер, держащий на мушке крупного босса европейского масштаба, явно получал от происходящего такое нездоровое удовольствие, что настоящая бойня становилась вполне вероятным исходом.
– Ну что ж… – продолжил он. – Наш Генералиссимус исполнен смирения. Он в расстройстве, это нормально. Э! На нем же огромная ответственность! Тяжкий груз, а? А? Ну да, еще какой тяжкий… – Мсье Деламбр говорил фальшиво-сочувственным театральным тоном. – Конечно, планировать увольнения – это так тяжко. Да что там! Это еще не самое тяжкое! Этим мы занимаемся повсюду, этим мы занимаемся столько, что уже руку набили, верно? Нет, нет, нет, самое тяжкое – это их организовывать. Вот что до чертиков сложно! Здесь требуется мастерство, и воля тоже. Нужно как-то договариваться с этими придурками. А значит, нужны люди, и хорошо подготовленные. Нужны солдаты, истинные бойцы капитализма. Нельзя ошибиться и выбрать кого придется, а, Цезарь? А чтобы определить лучшего, самое надежное – маленький захват заложников. Ну вот, тебе повезло, Лидер Максимо
[19]
: получи свой захват!
Он нагнулся еще ниже, слегка повернув голову, словно собирался поцеловать того в губы, и я смог разглядеть лицо мсье Дорфмана. Он сохранял достоинство. Сделал вдох, будто собирался что-то сказать, но поделать ничего было нельзя. Мсье Деламбра понесло:
– Кстати, скажите мне, Ваше Заоблачное Высочество… В Сарквиле вы скольких собирались выгнать, если точно?
– Что вы… хотите? – удалось выговорить мсье Дорфману.
– Я хочу знать, скольких вы там хотите выгнать. Я здесь могу убить вас всех, получится двенадцать. Но я мелкий ремесленник. А вы действуете в промышленных масштабах. В Сарквиле вы скольких собирались выставить вон?
Мсье Дорфман почувствовал, что не стоит ступать на эту скользкую почву, и предпочел промолчать. И очень правильно сделал, если желаете знать мое мнение.
– Я насчитал восемьсот двадцать три, – продолжил мсье Деламбр скептически. – Но не знаю, верны ли мои подсчеты. Так сколько именно?
– Я… я не знаю…
– Да нет же, вы знаете! – продолжал настаивать мсье Деламбр, исполненный доверия. – Ну же, отбросьте ложную скромность, сколько?
– Говорю же, не знаю! – закричал мсье Дорфман. – Чего вы хотите, в конце-то концов?
Мсье Деламбр довольствовался тем, что встал и бросил:
– Вы вспомните, вот увидите.
Он обернулся, вытянул руку и выстрелил в кулер с водой, который взорвался, выплеснув литров двадцать жидкости.
У него оставалось восемь пуль. И ни у кого не было сомнений, что с таким арсеналом он способен причинить куда больший ущерб, чем тот, что уже причинил.
Он снова склонился к мсье Дорфману:
– На чем мы остановились? А, да! Сарквиль. Итак, сколько именно?
– Восемьсот двадцать пять, – выдохнул мсье Дорфман.
– Ну вот видите, вспомнили! Скажите на милость, на двоих больше. Ладно, для вас-то двое – чепуха! А вот у тех двоих, на мой взгляд, другое мнение.
Если до сих пор мсье Деламбр проявлял организованность, тщательность и, казалось, знал, чего хотел, то с момента, когда он заговорил с мсье Дорфманом, его стратегия производила куда менее цельное впечатление. Это служило подтверждением того, что он взял нас в заложники с единственной целью – запугать и унизить. Поверить в такое, конечно же, сложно, но, учитывая его манеру поведения, данное предположение представлялось наиболее вероятным.
Напряжение – это что-то вроде нити, которую каждый несет в себе, не представляя до конца степени ее максимального натяжения. У каждого она своя. Мадам Камберлин оказалась на грани срыва, потому что она начала кричать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Словно получив некий сигнал или разрешение, все тоже одновременно закричали, что создало эффект коллективной разрядки. В крике каждый дал выход своему страху, своей тревоге, и этот крик длился и длился, мужские и женские голоса смешались в истинно животном реве, заполнявшем комнату, и было ощущение, что это никогда не кончится.
