Внизу, прямо сейчас? Мама? С ней что-то случилось? Где я? На улице, но где именно?
Нет, дело не в маме, успокойся, ничего страшного, мне нужно тебя увидеть, вот и все, да, очень срочно, на улице, прямо у входа… Если у тебя найдется пять минут… Да, прямо сейчас.
Матильда более хорошенькая, чем сестра. Менее красивая, менее очаровательная, но более хорошенькая. На ней изумительное цветастое платье, из тех, которые я с первого взгляда замечаю на женщине. У нее прекрасная походка, в которой я различаю легкое покачивание бедрами Николь, но лицо ее напряжено, как у того, кто почувствовал приближение катастрофы.
Это так трудно объяснить, и все же мне удалось. Моя просьба не так уж ясна, но Матильда схватывает главное: двадцать пять тысяч евро.
– Но папа! Они же нужны нам на квартиру. Мы подписали договор запродажи!
[11]
– Знаю, рыбка моя, но выплата через три месяца. Я все верну намного раньше.
Матильда в страшном замешательстве. Она начинает прохаживаться по улице, три яростных шага в одну сторону, три задумчивых в другую.
– Но зачем тебе такие деньги?
Я опробовал этот ход на ее муже час назад, и сработало не очень хорошо, но ничего иного предложить не могу.
– Взятка? В двадцать пять тысяч евро? Безумие какое-то!
Я сокрушенно киваю.
Четыре нервных шага по тротуару, и она возвращается:
– Папа, мне очень жаль, но я не могу.
Она проговорила это с комом в горле, глядя мне в глаза. Ей пришлось собрать все свое мужество. Действовать следовало тонко.
– Рыбка моя…
– Нет, папа, никаких «рыбок»! Не надо играть на чувствах, прошу тебя!
Что ж, действовать придется очень, очень тонко. Спокойно, как только могу, я излагаю свои аргументы.
– Но как ты сумеешь все вернуть через два месяца?
Матильда женщина практичная. Она обеими ногами стоит на земле и всегда задает правильные вопросы. Еще совсем маленькой она первой кидалась помогать, если надо было организовать какой-нибудь выезд, пикник или праздник. Ее свадьба потребовала восьми месяцев подготовки. Все было выверено до миллиметра, в жизни меня ничто так не доставало. Может, именно поэтому она мне кажется иногда такой далекой. Сейчас она стоит передо мной. И я вдруг спрашиваю себя: что же я на самом деле творю? Отгоняю образ Грегори, валяющегося на полу в кафе, впечатавшись щекой в столб.
– Ты уверен, что они выдадут аванс человеку, которого только что наняли?
Матильда уже пошла на переговоры. Она еще этого не осознала, но момент отказа остался позади. Она по-прежнему прохаживается вдоль тротуара, все медленнее и медленнее, и отходит не так далеко, и возвращается быстрее.
Она страдает.
И это заставляет по-настоящему страдать и меня. Пока я двигался вперед под напором необходимости, я думал только о том, как добиться своего, и не испытывал никаких душевных волнений. Если бы потребовалось снова уложить ее кретина-мужа, я бы сделал это без тени колебаний, но тут я внезапно утратил уверенность. Передо мной была моя дочь, раздираемая непримиримыми обязательствами, истинно корнелевской
[12]
дилеммой: квартира или отец. Она скопила эти деньги, которые на сегодняшний день – вся ее жизнь и воплощение мечты.
Меня спасает ее платье с набивным рисунком: я замечаю, что туфли и сумка подобраны по цвету. Недопустимо, чтобы Николь не могла себе такого позволить.
Матильда очень умело пользуется периодами скидок, она из тех женщин, которые отправляются на разведку за два месяца, а потом, благодаря подготовке и стратегии, умудряются купить костюм своей мечты, стоивший раньше неизмеримо больше, чем они в состоянии себе позволить. Матильда – результат неожиданного генетического отклонения, потому что ни ее мать, ни я подобными талантами не обладаем. А вот Матильда обладает. Я даже уверен, что именно этим она и покорила своего мужа.
Я так и вижу этого мужа в его кабинете. Секретарша должна была принести ему пакет льда из морозильника, а он наверняка обдумывает жалобу, которую подаст в суд на своего тестя, и грезит о вердикте, громко и четко произнесенном судьей, таким же несгибаемым, как само правосудие. Грегори с наслаждением представляет себя в этой сцене: вот он победителем покидает здание суда под руку с заплаканной женой. Матильда опускает голову, вынужденная признать превосходство принципов мужа над принципами отца. Ее раздирают чувства. Но сам Грегори, облаченный, как в мантию, в свое поруганное достоинство, спускается, бесстрашный и прямой, по ступенькам Дворца правосудия, который, как никогда, заслужил это название. А позади – его тесть, поверженный и удрученный, тащится и умоляет… Вот слово, которого мне недоставало. Умолять. Мне пришлось его умолять.
Мне.
Я продолжаю:
– Мне нужны эти деньги, Матильда. Мне и твоей матери. Чтобы выжить. То, что ты одолжишь, я смогу вернуть. Но я не буду тебя умолять.
После чего я делаю нечто ужасное: опускаю голову и ухожу. Один шаг, второй, третий… Я иду довольно быстро, потому что динамика ситуации мне благоприятствует. Стыдно, но эффективно. Чтобы заполучить эту работу, чтобы спасти мою семью, чтобы спасти мою жену, моих дочерей, я должен действовать эффективно.
– Папа!
Есть!
Я закрываю глаза, потому что осознаю всю степень собственной низости. Возвращаюсь. То, что со мной выделывает эта социальная система… Никогда ей не прощу. Ладно, я вывалялся в грязи, я низок и гнусен, но взамен пусть бог системы даст мне то, что я заслужил. Пусть позволит мне вернуться в строй, вернуться в мир, снова стать человеческим существом. Живым. И пусть даст мне эту работу.
У Матильды слезы на глазах.
– Сколько именно тебе нужно?
– Двадцать пять тысяч.
Дело сделано, конец истории. Остальное – организационные вопросы. Матильда ими займется. Я выиграл.
Пропуск в ад мне гарантирован.
Могу вздохнуть свободно.
– Ты должен мне пообещать… – начала она.
Она видит во мне такую готовность, что не может удержаться, чтобы не послать улыбку.
– Могу поклясться в чем угодно, рыбка моя. Когда ты должна подписать?
– Точную дату не назначали. Месяца через два…
– К этому моменту я все верну, зуб даю…
Я делаю вид, что щелкаю по зубу.
Она замялась:
– Видишь ли… я не хочу ничего говорить Грегори, понимаешь? Поэтому я очень надеюсь, что ты…
