– Это тебе, это только тебе. Сегодня мы никаких гостей
не ждем, и я очень надеюсь, что за сегодняшний день ты все это съешь, чтобы не
скучать, пока меня не будет. Ты что, Ирочка? Ты обиделась? Почему ты плачешь?
Она отвернулась к окну и быстро отерла слезы пальцами. Потом
снова повернулась к Березину и попыталась улыбнуться, хотя губы ее дрожали.
– Спасибо тебе, Сережа. Мне никто никогда не дарил
пирожных. Знаешь, чего только не дарили – и портвейн дешевый, и серьги золотые,
а такой простой вещи, как цветы и пирожные, нет. Да не в них дело.
– А в чем? – насторожился Березин.
– Никто никогда не вставал в шесть утра, чтобы купить
мне подарок. Это со мной в первый раз. Спасибо тебе. – Она помолчала и
нерешительно добавила: – Милый.
На этот раз она сама шагнула к нему и прислонилась лбом к
его плечу. И снова Березин почувствовал слабый запах духов, исходящий от ее
волос, и ощутил, как его охватывает какая-то неизведанная доселе всепоглощающая
нежность.
– Ну вот, – произнес он, ласково гладя ее по
плечам, – а про цветы я и не подумал, болван. Но я исправлюсь, честное
слово.
Ирина подняла голову и посмотрела на него сияющими глазами.
– Я очень на это надеюсь, – сказала она серьезно и
вдруг прыснула.
Они оба расхохотались и уселись за стол пить кофе. Острый
момент миновал, оставив в душе Сергея Николаевича Березина некое смутное
удивление самим собой, Ириной и вообще всей ситуацией. Черт возьми, неужели она
нравится ему? Бред. Он безумно любил ТУ Ирину, он совершенно потерял голову, и
что же, он теперь на всю жизнь обречен любить женщин, так или иначе
напоминающих ее? Строго по Фрейду? Этого не может быть, потому что этого не
может быть никогда. Строго по Чехову.
Глава 7
В день выборов в Государственную Думу, в воскресенье, 17
декабря, Настя Каменская не без удовольствия сидела на работе. Как обычно, в
период чреватых происшествиями и конфликтами политических событий весь личный
состав московской милиции переводился «на казарменное положение», или, проще
говоря, «на особый режим», поскольку с казармами в столице было неважно. Суть
«режима» состояла в том, что треть носящих погоны сотрудников должна была
постоянно, в том числе и ночью, находиться на рабочих местах, а остальные –
безотлучно дома, чтобы в случае необходимости их можно было немедленно вызвать
на службу.
«Режим» был объявлен два дня назад, в пятницу, и сегодня
пришла Настина очередь сидеть на Петровке. Прогулка с генералом Заточным,
естественно, не состоялась, и Настя испытывала одновременно и облегчение
оттого, что не нужно ничего выпытывать у Ивана Алексеевича, и некоторую
неловкость, потому что не помогла Стасову. Она не понимала, отчего Владислав
так беспокоится, обращение осужденных к правозащитникам не было из ряда вон
выходящим делом, это практиковалось достаточно широко и имело достаточно веские
причины. Во-первых, действительно имели место случаи неправильного осуждения,
судебные и следственные ошибки, недоразумения и прямые злоупотребления.
Во-вторых, многие осужденные рассчитывали на «эффект действия»: раз защищается,
значит, невиновен. Был бы виновен, разве стал бы обращаться к правозащитнику?
Ну и в-третьих, процесс собственной реабилитации был каким-никаким, а
развлечением. Переписка с правозащитником, может быть, даже приезды его в
колонию, какое-то движение, разговоры – все это вносит разнообразие в тяжкую,
беспросветную жизнь в зоне. Настя знала множество случаев, когда адвокаты с ног
до головы виновных убийц и насильников, отбывающих наказание, отрабатывали свои
гонорары, пытаясь доказать их невиновность и совершенно точно зная, что их
подзащитный действительно совершил преступление. И адвокат при деле, и
осужденному приятно. Когда-то давно Настя вывела для себя закон, который
назвала законом «тотальности психологического феномена». Если в человеке есть
некая особенность психики или особенность мышления, она обязательно проявляется
в самых разных ситуациях. Истина сама по себе звучала весьма банально и удивить
никого не могла, но дело было в том, что об истине этой многие почему-то
забывали и пользоваться законом пренебрегали. Когда человек совершает
преступление, он в подавляющем большинстве случаев рассчитывает на то, что его
не поймают. А если попроще – он заранее считает себя умнее сотрудников
правоохранительных органов. Очень маленькая и очень специфическая группка
людей, совершающих преступления, не рассчитывает избежать наказания и внутренне
готова его понести, но подавляющее большинство все-таки уверены в своей
ловкости, хитрости, везучести и безнаказанности. Попав в зону, такой человек не
меняется, да и с чего бы ему меняться? Тот факт, что его поймали, разоблачили и
осудили, совершенно, по его разумению, не свидетельствует о том, что он
просчитался в оценке собственного интеллекта и в оценке способностей работников
милиции и прокуратуры. Дело-то, как он полагает, вовсе не в том, что он на
самом деле дурак и сволочь, а в том, что произошел несчастный случай, казус,
короче, не повезло ему. Но в следующий раз повезет непременно. И наказание он
теперь отбывает не потому, что милиция все-таки что-то умеет и может, а потому,
что ей случайно выпала удача его зацепить, но больше такой удачи ей никогда не
будет. В общем-то, все было понятным, человек, чтобы сохранить психическое
равновесие, не должен разочаровываться сам в себе, он должен себя любить и
уважать, а если он начнет говорить сам себе, что, оказывается, он намного
глупее, примитивнее и хуже, чем думал, и вообще он никуда не годится и совсем
пропащий, никчемный и недостойный, то тут уж недалеко и до психического
саморазрушения. Человеческая психика зорко стоит на страже, она вырабатывает
множество всяких механизмов и хитростей, позволяющих человеку защищаться от
того, что ему неприятно.
И что же из такого положения вытекает? Ну конечно же,
стойкая уверенность в том, что если уж не повезло с осуждением, то с
реабилитацией повезет непременно. Не может же судьба кинуть подлянку два раза
подряд? Не может. Судьи – дураки, прокуроры – сволочи и идиоты, менты – пьяницы
и взяточники, и быть того не может, чтобы ловкий и умный адвокат не добился
пересмотра дела, нового слушания и оправдания. Мало ли что я виноват, а сидеть
я все равно не хочу. Вон их сколько по улицам ходит, не пойманных и не
разоблаченных, нар не нюхавших. Почему они не сидят, а я должен? И я не буду.
Настя была уверена, что дело Досюкова именно из этой
категории. Разумеется, правозащитник будет недоволен тем, что нанятый им
частный детектив не находит того, что нужно для оправдания Досюкова, начнет
фыркать, ныть, зудеть, скандалить и говорить гадости. Станет громко сомневаться
в профессиональной пригодности Стасова, будет требовать, чтобы тот сделал то-то
и то-то и не делал того-то и того-то, будет брызгать слюной и топать ногами.
Может быть, будет соблазнять большими деньгами и намекать на фальсификацию. Но
все это можно пережить. В конце концов, за те двадцать лет, что Стасов
проработал в милиции, он все это имел в избытке и в весьма затейливых и
разнообразных формах от собственных многочисленных начальников и различных
заинтересованных лиц, так что ему не привыкать. Хорошо бы, конечно, отказаться от
контракта с Поташовым, но ведь Иван… Черт его знает. Наверное, действительно
Насте нужно поговорить с Заточным.
