Я была у них в субботу и воскресенье.
Внутри меня ничто не шелохнулось. То есть мне удалось объективироваться в той «чудесной» обстановке. Но резко заболела голова. Не пошла в сауну, как планировала. В воскресенье со второй половины дня тоже болела голова и сильно рвало. Состояние пышащего здоровья, которое было у меня в последние полгода, сменилось общей разбитостью и усталостью. Ныли все мышцы. Подкатывала тошнота, несмотря на то, что желудок и кишечник уже были промыты.
Днем мама позвонила в истерике: бабушку откачивали реаниматологи от сердечного приступа. Она чуть не умерла. Ногу, наверное, отрежут, она, мама, больше этого не выдержит… не выдержит!.. Не выдержит!!! Привычным голосом я на нее прикрикнула и четко дала инструкцию. Истерика вмиг кончилась, и мама уже спокойно попросила меня купить лекарство. Лекарство было куплено Колей на его деньги. Вечером он завез меня в больницу. В этот момент они обе (и мама и бабушка) улыбались. От бабушки я уже спокойно услышала об ампутации ноги и вопрос ко мне со страхом в голосе: «Галя, я отсюда вылезу?..» В голосе был страх смерти. День у меня был бурный, насыщенный, дела потихоньку шли. От этого настроение было приподнятое, не было чувства безысходности и ненависти к родственникам. Не было острой головной боли. Мысленно я допускала жизнь и без ноги. И была в состоянии спокойно ответить: «С ногой или без ноги – выберешься. Купим тебе симпатичный протезик – будешь прыгать». Лицо у бабушки просветлело.
Бабушку сегодня прооперировали. Вместо трех пальцев на ноге ампутировали ногу выше колена. Утром о предстоящем мне позвонила мама и кричала в трубку, что бабушка не выдержит операции и может случиться ужасное! И тогда мама жить не будет и выбросится с 9-го этажа. Как хорошо я помню этот шантаж и эти манипуляции (а если точнее – вопли несчастной, неуверенной в себе, задавленной авторитетом властной матери, истеричной женщины)! Как страшно мне было от этих слов в детстве. В мои шесть лет, когда мама для меня была всем в жизни. Сейчас же именно их я и ждала услышать. Угрозы вызвали лишь холодность и легкое раздражение. Я сказала, чтобы мама или сейчас же выбрасывалась с 9-го этажа, или расходовала мое мобильное время по существенным поводам. Мама «выбрасываться» перестала тут же, и мы договорились о встрече вечером. После обеда она позвонила и сказала, что бабушку прооперировали. В этот момент я шла обедать. Представив, как хирурги ножом разрезают живое мясо и перерубают кости (интересно, чем?), ощутила брезгливость.
Представила себя на месте бабушки. А потом подумала, что даже в таком состоянии, умея и зная, как делать рекламу, можно работать. Что у нас на кафедре вуза 80-летний старик с одной деревянной ногой великолепно читал аналитическую геометрию. Ну и что – без ноги? Тем более сейчас, когда я чувствую свои успехи!
Несмотря на то что картинка разрезаемого живого мяса периодически всплывала перед глазами, я очень вкусно пообедала, а потом плодотворно потрудилась до 20:00. Вечером поехала к маме в больницу. Вспомнила сейчас ее вид и рассмеялась. Перепуганная, с вытаращенными глазами, но вполне вменяемая, без угроз и шантажа, она сидела на кровати, что-то писала. Вокруг был свинарник. Располневшая мама с очень симпатичным лицом и хорошей когда-то фигурой сидела в пропотевшем грязном платье. Простыни, с которых бабушку забрали в реанимацию, были испачканы кровью и мочой. На тумбочке стояла грязная посуда. В углу кровати лежало скомканное одеяло. И запах… Точнее – страшная вонь. Накатила легкая брезгливость, смешанная с жалостью. Мама смотрела на меня с надеждой (взгляд этот я помню с тех пор, как только повзрослела), что я пришла и все улажу.
Это то самое осуждение психологической слабости. То, что я осуждаю других за слабость, – обратная сторона того, что я чуть не сожрала саму себя за это состояние полгода назад. Ситуация усугубляется тем, что я – ее дочь. И во мне пока еще живет (или доживает) мамин сценарий беспомощной личности. И я боюсь быть похожей на нее, потому что сама (как это ни печально) осуждаю ее. Даже сейчас, в час ночи, в чистейшей квартире (которую я убрала, насмотревшись грязи в больнице), ничего более положительного, чем жалость, в моей душе не возникает. Хочется позвонить и сказать маме, что я ее люблю и еще что-нибудь теплое. Отлично знаю, что после эти слова откроют шлюз новому потоку жалоб и угроз самоубийства. Поэтому сдерживаюсь.
А что значат эта жалость и (не могу избавиться от этого слова) легкое презрение? То, что как только сильное психологическое состояние, которое я сейчас могу у себя констатировать, сменится слабостью (которая, конечно же, неизбежна), я с намного большей силой буду опять именно презирать себя. «Презирать» – какое эмоционально сильное и тяжелое слово!
Увы. Это пока так.
Возвращаюсь к посещению в больнице. Заставила маму свести расходы на лечение с доходами. Мысленно ужаснулась ее нерациональности, к которой была готова. Похвалила себя, что не дала себя вовлечь во всеобщую истерию с заниманием денег и рассовыванием их везде, где надо и не надо. Приготовилась к возможным материальным проблемам.
Потом мама договорилась, чтобы меня пропустили к бабушке в реанимацию. Бабушка не умирала. Выглядела так же, как и вчера, только была без ноги. Так же как и мама, сообщила, что лучше бы она умерла уже, так как случилось ужасное. Я в том же духе, что и маме, но тихим и мягким голосом сказала, что это всегда успеется, а случилось не «ужасное», а просто – ампутация ноги. Что я ее люблю и что мы закажем ей протез. Она моим словам обрадовалась. Мне захотелось ее обнять и сказать что-то ласковое, но тут она сначала сказала очередную гадость про маминого мужа и его дочь, а потом все-таки похвалила маму, тогда как вчера просто поносила ее, не признавая, что именно мама о ней постоянно заботится и не отходит ни на секунду.
Мама на мое предложение переночевать у меня отказалась: не сможет, мол, спать вдалеке от бабушки. Я на это облегченно вздохнула.
Бабушку отправили домой в Шахты умирать. Достаточно устойчиво веду себя и чувствую в ужасающей обстановке. Бабушка с отрезанной ногой, перенесенным инфарктом, скачущим давлением, пролежнями и вот-вот начнущимся воспалением легких очень медленно, но, похоже, все-таки умирает (через 30 лет маминых страхов о ее слабом здоровье и близкой смерти). И все ужасы стонов, капризов, вызовов «скорой помощи» по три раза на день (что, с моей точки зрения, самое страшное) в условиях отсутствия достаточного количества денег – достаются моей мамочке. Она, бедная, в истерике звонит мне по три раза на мобильный. Я уже не ругаюсь. Я приняла это за неизбежные и наименьшие потери, которые я могу понести при таком раскладе. Я благодарна маме, что этот кошмар на 90 процентов касается ее, а не меня; 10 процентов приходятся на мои финансовые издержки и моральную поддержку. А я уже поняла, что маме нужно лишь сказать, как я ее люблю и какая она у меня умница. И мама забывает просьбу, с которой она мне звонила, и все, что хотела попросить, с большим рвением делает сама.
Мое отношение к событиям этой недели можно с уверенностью причислить к успехам. Внутриличностным успехам.
В среду днем на мобильный в истерике, что у нее ничего не получается с бабушкой, позвонила мама. Я уже подобрала ключик, язык, на котором моя мама сразу воспринимает информацию. Я ей цитирую Библию и говорю, чтобы она своими мыслями не гневила Бога. Реакция у нее происходит как по волшебству. На третьей фразе она успокоилась, поблагодарила и сама завершила разговор. Вечером она позвонила мне опять со словами: «Галя, мы опять вместе втроем: ты, я и мама. Только мама уже на том свете». Я переспросила:
