«Мне сорок два года, — думала она, наслаждаясь первыми за долгие часы затяжками. — Я известная актриса, меня знает вся страна… И я, как школьница, курю, спрятавшись за кустом от мамы!»
— Здоровье портишь? — Владимир подошел тихо, Ирина аж вздрогнула от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и заговорщицким тоном призналась:
— От мамы прячусь.
Володя улыбнулся и поделился в ответ, присаживаясь рядом:
— Я тоже тут, подальше от дома, предпочитаю смолить.
— А тебя мама тоже гоняет, что ли? — удивилась Ирина. Ладно ее, дочь, да еще младшую — но его, офицера полиции, начальника местного РОВД, третировать по поводу курения — это уже чересчур.
— Она тоже не в восторге, — рассмеялся Владимир. — Но меня больше Оля пилит. Вот, говорит, все бросают, а ты дымишь как паровоз. И девчонки следом за ней, особенно Наташка, спортсменка наша. Вредно да вредно… А я как в армии закурил, так до сих пор бросить не могу. Несколько раз пытался — не вышло.
— А я даже и не пыталась. — Ирина осторожно стряхнула пепел на землю. — Все равно не выйдет. Как спектакль отыграешь или эпизод отснимут, выйдешь на перерыв — так руки дрожат и сами к пачке тянутся.
— А что так? — заинтересовался Владимир. — Не, я понимаю, если начинающая какая-то… но ты ведь, Ира, и правда звезда.
Ирина отмахнулась:
— Да какая я звезда? Просто повезло раскрутиться… А мандраж у меня еще больше, чем у начинающих. Молодой-то огрехи простят, а меня, если споткнусь где, только подтолкнут, а потом еще и все косточки перемоют.
— М-да… Сурово у вас там, — пробормотал Владимир.
Они помолчали. Было безветренно и так тихо, что слышно, как стрекочут сверчки где-то у сараев и потрескивают тлеющие сигареты. Солнце садилось, и Ирина невольно залюбовалась богатой палитрой цветов, в которые окрасилось закатное небо. Как давно она не видела такой красоты! Как давно у нее не было возможности вот просто так сидеть, курить, смотреть на небо и никуда, вообще никуда не спешить…
— Ира… — спросил вдруг Владимир. — Скажи честно, зачем ты приехала? Столько лет не появлялась, а тут… Только не подумай чего, — тут же спохватился он. — Мы очень рады, вы с дочкой нам совсем не в тягость, наоборот даже… Просто… Как-то очень внезапно это получилось. Как гром среди ясного неба.
Ирина последний раз затянулась, огонек дошел почти до фильтра, обжигая пальцы.
— Зря не появлялась, — жестко сказала она. — Я ведь, Володя, всегда любила наше Атяшево. И бежала я не отсюда, а от нее.
— От мамы? — удивленно, но понимающе спросил Владимир.
Ирина кивнула:
— Сам знаешь, какая она. Ее дети должны были быть самыми лучшими. Поверишь ли, она нас с Олей в детстве и не хвалила никогда, все наши успехи воспринимались как должное. А неудачи… На них мы просто не имели права. Знаю, она хотела нам добра; знаю, благодаря ей я стала тем, кто я сейчас, но…
— По-моему, ты немного сгущаешь краски, — осторожно возразил Володя. — Оля мне много рассказывала о своем детстве, она все видит не совсем так.
— А я — именно так! — резко ответила Ирина и щелчком отбросила окурок во влажную от вечерней росы траву. — Когда-то я поклялась себе, что никогда не буду такой матерью, как она. Старалась не давить на дочь, пыталась дать ей все, что она пожелает… Помнила, сколько мне всего в детстве хотелось, ну и… Сейчас столько всего появилось, такой выбор… А у меня и возможности есть… Я никогда от нее ничего не требовала, ни к чему не принуждала, не заставляла. Боялась быть такой, как мама. Хотела как лучше, а получилось… Алика, по-моему, просто ненавидит меня. Грубит, делает все мне назло…
Тут она прервала свой сбивчивый монолог, осознав, что говорит так эмоционально, что путается в словах. Наверное, ее даже трудно понять.
Однако Володя, судя по всему, понимал и глядел с сочувствием.
— Вот потому я и приехала, — продолжала Ира. — Потому что я не знаю, что мне делать с ней, как устроить ее в жизни? Ведь она — мой единственный ребенок, моя кровиночка, и то, что с ней происходит…
Ирина снова замолчала, на этот раз уже надолго. Солнце уже село, на землю потихоньку стали опускаться синие, теплые, уютные летние сумерки.
— Знаешь, Ира, ты меня, конечно, извини, — проговорил вдруг Владимир, — может, я не в свое дело лезу… Но тебе для начала самой бы в жизни устроиться. В смысле в себе разобраться. Может, в том и беда, что у тебя у самой что-то не так… Знаешь, я вот по работе своей смотрю. Когда подросток, мальчишка или там девчонка в какую-то серьезную историю вляпывается, то в большинстве случаев в этом родители виноваты. Либо избаловали до крайности, либо им наплевать на него, заняты только своими делами…
— Думаешь, у меня именно такой случай? — Ирина спросила это с обидой в голосе, но сама чувствовала, что Володя совершенно прав. Она и избаловала Алику, и не занималась ею многие годы…
— Как бы тебе сказать… — Володя явно и хотел помочь, и не знал, как это лучше сделать, чтобы не затронуть ее чувств. — Ты, главное, дай ей понять, что ты ей прежде всего друг, а не враг. А то ты из крайности в крайность бросилась: то вообще на ребенка внимания не обращала, а теперь решила держать ее в ежовых рукавицах… Оно, конечно, тоже иногда полезно, но ребенку, тем более девочке, все же ласка нужна. Понимаю, вы с Олей от своей матери немного ласки видели — но это не значит, что с собственными детьми надо повторять чужие ошибки.
Ирина молча потянулась за новой сигаретой.
— А то, что она ершится, как любой подросток, — продолжал, увлекшись, Владимир, — так это она не со зла, а от обиды на тебя. Ты не смотри, что она выше тебя ростом, особенно когда на каблучищах своих, — в душе-то она еще дитя дитем. Ей хочется, чтоб мамка с ней посидела, по головке погладила, о тряпочках да о мальчишках пошепталась. А тебя никогда нет рядом. Вот она и дуется, потому и грубит… Это, Ир, она так любовь свою к тебе выражает, а вовсе не ненависть. Сама-то она хотела бы, может, по-другому выразить — да не умеет. Не научил никто…
И они снова надолго замолчали, наблюдая, как сгущаются вечерние тени, и слушая стрекотание сверчков в траве.
— Вот скажи, — поинтересовался вдруг Володя, — когда ты с ней разговаривала последний раз? Я имею в виду не просто, а как следует, по душам, вроде как мы с тобой сейчас?
«Да вчера только, в это самое время», — подумала Ирина и горько усмехнулась, вспомнив, чем этот самый разговор закончился. Дочь наговорила ей таких гадостей, что и подумать страшно… С тех пор она вообще не знает, как с ней разговаривать. Не знает? Или боится? Боится, что ей опять бросят в лицо те обвинения, которые она сама в возрасте Алики так хотела бросить в лицо своей матери — да не посмела… Потом-то, конечно, осознала — и слава богу, что не посмела. Да уж, верно говорят: прежде чем осуждать своих родителей, сначала вырасти собственных детей.
Некоторое время Володя молчал, дав собеседнице возможность собраться с мыслями, а потом произнес ободряюще:
