Люська была счастлива. Она ни разу не подумала о том, что ей хочется что-то изменить в своей жизни. Дочку она назвала Танюшкой – не в память о бабке, про нее она почти ничего не знала, просто ей нравилось имя Татьяна.
Анатолий приходил через день – радовался дочке и Люськиной непритязательности. Ни разу она не попрекнула его, ни разу не задала ни одного вопроса.
Она просто любила его и ждала – всегда ждала, а, увидев, бросалась к нему с такой улыбкой и с такими глазами!
Она всегда была ему рада – поддатому, усталому, с пустыми руками.
Он, засыпая, гладил ее по волосам и нашептывал нежные слова: «Какая же ты у меня красавица, Люсенька! А Танюшка наша – принцесса!»
Люська ждала письма от матери – каждый день бегала к почтовому ящику. Письма не было. Эта странная женщина, ее мать, не желала обнаруживать себя, и Люську накрыла обида: как же так? Бросила нас! А потом решила: ну, значит, так надо. Значит, ей, Марии, так проще и лучше. Успокаивала себя, что Мария живет у родни. Не пропадет, человек взрослый. Но обида Люськина нарастала как снежный ком.
– Не нужны мы ей, – говорила она дочке, зарываясь в ее рыжеватые волосы.
А Танюшка меж тем и вправду росла красавицей. Если бы ее увидел Харлампий, наверняка поразился бы сходству с Танькой, своей любимой женой.
Зиму пережить оказалось непросто, хоть и утеплила, как могла, дом, заткнула щели, забила окна, поставила новую дверь, но… Да и деньги закончились – хоть как экономь…
Тамара, соседка, та самая молодая женщина, предложила ей перебраться на зиму к ним – Мария сперва отказалась, а потом согласилась.
Собрала свой нехитрый скарб и перешла в дом напротив.
Теперь она сидела с Тамариными детьми, и это была плата за кров и хлеб.
Мария так и не рассказала ей, кто она и почему здесь. А Тамара была не из любопытных – мало ли что? Столько судеб на свете, столько чужих бед…
Когда Мария брала на руки сына Тамары, двухлетнего Костаса, сердце щемило.
А однажды ночью она проснулась от жуткой тоски, подступившей к горлу. Что она делает здесь, господи! На кого держит обиду? На дочь? А разве ее проклял отец, когда она родила ребенка без мужа? Разве попрекнула родня? Да какая разница, от кого родила эта дурочка! Там, дома – дома! – ее дочка и внук. А может быть, внучка. Она даже не знает, кого родила ее дочь! Разве Люська – преступница?
Разве преступник ее отец, Харлампий, всю жизнь любивший только ее мать, красавицу Таньку? Разве преступница она, Мария, родившая от женатого мужчины, которого любила всю свою жизнь? Разве ее в том вина, что не сложилась ее судьба? Разве виновата ее дочь, повторив ее, Мариину, судьбу, влюбившаяся не в того человека и родившая от него ребенка?
Вот и получается: все они – однолюбы! Все! И отец, и она, Мария. Веруня и Лиза, походная жена ее Доктора. И ее бестолковая Люська. Все они ради любви, одной лишь любви, шли на жертвенный костер, обрекали себя на одиночество. Им было достаточно одного – любви.
И больше они ни о чем не думали!
Кто у нее есть, кроме дочки? Господи, как она могла уехать, не дождаться родов, не взять на руки малыша!
Глупая, чванливая гордячка! Всю жизнь ее мучила гордыня – один из смертных грехов. То, что она не смогла простить себе, она не прощала и дочке.
Вечером она сказала Тамаре, что уезжает.
Первым автобусом Мария поехала домой. Сердце пело – впервые в жизни ее отпустила многолетняя боль и вина. Впервые она отпустила свою душу и простила себя. Впервые простила свою непутевую дочь.
Она почти бежала с автобусной станции, почти бежала…
У двери замерла – как ее примет дочь? Простит или укажет на дверь? Было страшно, и сердце стучало как бешеное!
Люська открыла дверь.
– Мама! – проговорила она и разревелась. – Как же долго тебя не было!
Мария перешагнула порог и прижала к себе дочь.
Они ревели так громко, что в комнате заплакала, проснувшись, Танюшка.
Люська бросилась к дочери и схватила ее на руки.
– Какая красавица! – прошептала Мария. – А как ты ее назвала?
Анатолий Васильевич Ружкин тещу свою – а он величал Марию именно так – побаивался.
Мария хмурилась и сухо кивала, завидев на пороге «любимого зятя». Но – молчала. Только скоренько собиралась и уходила по делам – в магазин, на базар – или просто выходила во двор.
Только Люська несчастной себя не чувствовала. Радовалась Люська жизни, и все.
Глупая Люська, дурная башка! С малолетства была дурковатой. Сидит на своем балконе и на море смотрит. А на лице такое счастье, такая улыбка!
– Мам! – говорила она. – Ты что, не понимаешь? Я же люблю его, мам! И дочку от него родила! Посмотри на Танюху – какая красавица! А все почему – плод любви, вот почему!
Внучку Мария любила так, как не любила дочь. Просто сердце разрывалось от этой любви!
Теперь она была счастлива. Наверное, впервые за всю свою жизнь. Дочь она обрела. Внучка была ее счастьем.
А вместе с Доктором она похоронила свою любовь, свой стыд, свой страх и вину.
– Маша! – однажды окликнул ее кто-то.
Она обернулась. К ней подошла Веруня и взяла за руку.
– Как я рада тебе! Заходи к нам, Мария, – сказала она, – родные ведь люди! Сколько нас осталось на этом свете! И сколько осталось, собственно, нам самим!
Мария кивнула и обняла Веруню. Они стояли так долго, и Мария гладила седые и легкие Верунины волосы.
«Как все просто в жизни! – подумала Мария. – И как легко все усложнить! Никто не накажет человека больше, чем он сам! Никто не вынесет приговора суровей, чем приговор, вынесенный самому себе! – Она приобняла Веруню за плечи. – Совсем старенькая. И слабенькая такая! Казалось, что слабенькая. А на деле… На деле мы все сильные, не собьешь! А та, фронтовая… Тоже не из слабаков. Никому не дается больше, чем может вынести!»
Веруня крепко держала Марию за руку и говорила, конечно, о муже.
Через полтора года после своего возвращения Мария заметила перемены в дочери. Среди ночи Люська стояла на кухне перед открытым холодильником и снова поедала из трехлитровой банки соленые помидоры. Рассол лился по подбородку, стекая на ночную рубашку.
Мария опустилась на стул и уставилась на дочь.
Люська счастливо засмеялась, утирая мокрый подбородок рукой.
Мария, тяжело вздохнув, поднялась со стула и пошла к себе. Что делаешь, господи! Что творишь, Люська!
Люська догнала ее, повисла на шее и горячо зашептала ей в ухо:
– Хорошо, если девка! Да, мам? Танькины шмотки сгодятся! А вот если пацан…
Мария обернулась к ней и, вздыхая, сказала:
