Единственной, кому он честно признался в своем полном раздрае, была пожилая соседка по коммуналке, которая не смогла не полюбопытствовать, отчего это давно и прочно женатый сын бывших соседей вдруг переехал в их комнату и живет бобылем.
– Развелся я.
Вроде и не хотел ничего говорить больше, а как-то само вырвалось:
– Жене квартиру оставил.
– И молодец! – Соседка смотрела на него с уважением. – Настоящий мужчина!
– Вы так думаете? Я правильно поступил?
– А чего ж нет?
– Так квартира родительская. Не понравилось бы им это.
Соседка только рукой махнула, заметила философски:
– Нервы дороже любой жилплощади. К тому же – комната у тебя хорошая, большая. Одному чего еще надо?
– Одному, – печально повторил Матвей. – Одиноко мне, тошно.
– Тошно? – Соседка, компанию которой десятилетиями составляли только кошки, горько усмехнулась. – Не должно быть тошно человеку, у которого есть дети. Не гневи Господа, сынок. Ищи свое счастье в них, а потом и другое тебя найдет.
На этом месте Матвей прервал свой рассказ и надолго замолчал.
Вика затянувшейся паузы не нарушала.
Человека в моменты полного обнажения души торопить не следует. Пусть соберется с мыслями, окунется еще глубже в свои переживания – для того, чтобы затем, через какие-то минуты, вынырнуть вместе с ними на берег, навсегда извлечь их из пучины сознания и оставить на песке прошлого вдалеке от своего настоящего, а тем более – будущего.
Вика и ее гость сидели друг напротив друга.
Она размазывала по тарелке так и не тронутый ужин, он рассматривал водку в рюмке, будто раздумывал: выпить еще или нет. Через несколько минут, так и не осушив стопки, Матвей снова заговорил:
– Те слова соседки, с которой я толком-то и не общался, так, «здрасте – до свидания», будто все во мне перевернули. Я сутками думал – и все про себя понял. Понял и устыдился тому, каким непроходимым тупицей был, каким близоруким, каким твердолобым, каким черствым! Самое простое дело – винить в своих несчастьях кого-то другого. Особенно тогда, когда этот другой – несмышленый младенец. До меня наконец дошло: дочь не виновата ни в одном из моих несчастий. Все, что случилось в моей жизни, я сотворил сам. А дочь как раз – лучшее из того, что случилось. Ну, и сын, конечно.
Осознав все это, Матвей начал шаг за шагом налаживать контакты с женой, чтобы иметь возможность видеть детей.
Татьяна не возражала. Так или иначе, она продолжала зависеть от финансовых вливаний бывшего мужа, которые, надо сказать, он нисколько не сократил. Себе он оставлял самую малость из заработанного, довольствуясь лишь необходимым. Детей же охотно баловал сам и позволял это делать Тане, никогда не требуя у нее отчетов о потраченных средствах.
Он замечал, что «бывшая» стала неплохо выглядеть и следить за внешностью. Замечал в те редкие моменты, когда ему удавалось застать ее дома. Обычно Татьяны не было. Дети проводили время с тещей, которая на вопросы Матвея о том, где Таня, всегда отвечала одно и то же:
– Работу ищет. Ей же одной двоих поднимать, мужика-то теперь в доме нет.
Матвей молчал. К чему напоминать о том, что все они по-прежнему живут за его счет, что он их куском не попрекает, детей не бросает, да и обязанности мужские (гвоздь прибить, мебель переставить, лампочку вкрутить) всегда выполняет охотно? Пеняй теще не пеняй, а на его одно слово у нее все равно найдется десять. Арина Ивановна, не получая сопротивления, быстро успокаивалась, никогда не забывая указать Матвею на то, что «вообще-то местонахождение Танюши его интересовать не должно, потому что она теперь свободная женщина и может делать все, что захочет». Матвей и тут молчал, не решаясь заявить прямо о том, что мать его детей хотя бы иногда должна заниматься тем, чем обязана заниматься (например, воспитанием этих самых детей), а не только тем, к чему у нее лежит душа. В том, что душа Татьяны лежала к поиску работы, он сильно сомневался. И был абсолютно прав. Не прошло и года после развода, как она снова засобиралась замуж. На расспросы Матвея о том, хороший ли человек ее избранник, достойный ли, был получен более чем красноречивый ответ:
– Да уж получше тебя будет. И при квартире, и при машине, и при даче. И не шесть у него соток, с соседями на расстоянии вытянутой руки, а тридцать шесть! Не участок, а сосновый лес. Вот где детям раздолье будет.
Матвей и тут проглотил обиду.
Он родительскую дачу любил. Всегда помнил о том, с какой любовью папа вбивал каждый колышек веселого забора, а мама колдовала над цветами и свежей зеленью. Больше ничего на участке не сажали, использовали его исключительно для отдыха. Собирали шумные компании друзей или наслаждались одиночеством: мама – с чашкой чая на уютной террасе, папа – с книгой в гамаке, натянутом между дубом и березой. Маленький Максимка, кстати, всегда любил эту дачу. Ездил туда охотнее, чем к бабушке в Рязань. Скорее всего, ему просто нравилось проводить время с родителями отца, хотя это удавалось и нечасто, но ребенок этого не осознавал. Он помнил только, что очень здорово было проснуться с утра, выйти на залитую солнцем лужайку, сделать пару кувырков, покачаться на турнике и на качелях, забраться на багажник велосипеда, обнять деда за талию и отправиться на озеро…
Матвей дал себе слово сделать все возможное для того, чтобы эти воспоминания никогда не стерлись из памяти сына. Он должен занять в сознании Максима место деда. В конце концов, в его, Матвея, власти – проводить отпуск с детьми на даче. Так что тридцать шесть соток – дело, конечно, хорошее, но ведь не лучше родного отца.
Но одно дело – что-то решить, и совсем другое – воплотить это решение в жизнь.
Особенно тогда, когда на пути этого решения возникает препятствие за препятствием. О том, чтобы отдать на лето Ксюшу, Татьяна и слышать не хотела. Сказала, что девочка еще слишком мала, и ни одна нормальная мать не позволит себе доверить неразумное дитя одинокому мужику. С этим Матвей спорить не стал. Пожалуй, справиться с годовалой крохой ему было бы не по силам. Хотя он мог бы и няню нанять. Упоминание о няне, естественно, привело к грандиозному скандалу. Арина Ивановна изобразила очередной приступ гипертонии, Таня брызгала слюной и визжала, что, если Матвей еще раз заикнется о том, чтобы бросить детей на чужого человека, он их вообще больше не увидит, а она сделает все, чтобы дети забыли о его существовании.
Угрозы эти в ту пору казались Матвею смешными. Глупец! Как же самонадеян он был, как же наивен. Верил, несмотря ни на что, в человеческую порядочность и букву закона.
Но, как бы там ни было, спорить с Татьяной и раздражать ее он не стал, сказал, что заберет на месяц только Максима. В назначенный день он приехал за ребенком, но округлившая глаза Татьяна заявила:
– Он в Рязани до августа. Ты же сказал, что у тебя отпуск в августе.
– В июле! – скрипнул зубами Матвей.
