– Девочка! У нас будет девочка! Я чувствую! Только, знаешь, Матюша, деткам в таком случае непременно нужны разные комнаты. Негоже это – мальчику с девочкой вместе жить. К тому же Максимка сейчас в первый класс пойдет, ему тишина, покой нужны для занятий и высыпаться надо. А в комнате с орущим младенцем разве выспишься?
– Правильно говоришь, – поддержал Матвей жену, – малышку к нам поселим, а Максимка пусть живет с бабушкой. Она ему и уроки поможет сделать, и в остальном приглядит.
Таня ничего не сказала, только посудой громыхнула так, что задрожали полки. Матвей начал потихоньку готовить мать к переезду, но через неделю захлебывающаяся слезами Татьяна позвонила ему на работу и сказала, что у Арины Ивановны страшнейший приступ гипертонии. Врач прописал постельный режим и полный покой. Вернувшись домой, Матвей нашел тещу лежащей без движения на кровати. Жена сидела рядом на стуле, смотрела в пространство и безмолвно шевелила губами.
– Что, Танечка, что? – кинулся он к жене.
– Я не справлюсь, Мотенька, просто не справлюсь. Ребенок-первоклассник, беременность да еще две беспомощные старухи…
Она расплакалась, взглянула на мужа полными тоски глазами и прошептала чуть слышно:
– Может быть… может быть, нам не стоит… может, надо избавиться от Ксюшеньки?
Об этом, конечно, не могло быть и речи.
Марина Петровна осталась в своей комнатушке, где и умерла через два месяца от диагноза, название которому, по единодушному мнению соседей по коммуналке, было тоска.
После похорон матери Матвей замкнулся. Постоянно винил себя в произошедшем, думал: о чем не– договорил с родителями, о чем недорасспросил, чего недодал. Даже рождение дочери не встряхнуло его, не вытащило из депрессии. Напротив, он еще больше погрузился в себя.
Если к маленькому Максимке Матвея не подпускали, то к Ксюше он сам не мог заставить себя подойти. Младенец казался ему причиной всех несчастий. Он не смотрел на дочь с отвращением, не морщился от ее плача и не тяготился ее присутствием. Он ее попросту не замечал. Он не замечал, что за еду ставили перед ним на стол, не замечал отметок в протянутом дневнике сына, не замечал передач, которые смотрел, не замечал статей, которые читал, не замечал жизнь, которая вроде бы шла, но где-то рядом, не затрагивая ни одной из фибр его души…
Матвей не обратил никакого внимания на то, что еще какой-то месяц назад постоянно лежащая и безмолвно сверлящая взглядом потолок теща встала на ноги и принялась исполнять домашние обязанности с прежним рвением, не жалуясь ни на давление, ни на головокружение, ни на усталость.
Он автоматически уходил на работу и автоматически возвращался домой. Так же автоматически, ни о чем не задумываясь, он сходил в жэк и прописал жену в своей квартире – просто для того, чтобы теща, все чаще повторяющая, что «мать двоих детей живет в доме на птичьих правах», прекратила бы это делать и отвлекать Матвея от его терзаний.
Но отвлечься все же пришлось. Буквально на следующий день после того, как паспорт Татьяны был украшен штампом о прописке, женщины сорвали маски. Спокойное параллельное существование Матвея закончилось. Его шпыняли, над ним насмехались, его унижали – делали все, чтобы добить и выжить из дома.
– Учись, Максимка, хорошо, а то станешь такой же бездарностью, как твой папаша, – кривилась Татьяна, стоило мужу переступить порог. То, что она который год жила за счет этой «бездарности», в расчет не принималось.
– Вот, Ксюшенька, папанька твой пожаловал, – шипела теща, – неизвестно, где шлялся.
Впрочем, местонахождение Матвея было им прекрасно известно. Все чаще он предпочитал уезжать после работы в родительскую коммуналку, и только жалобные звонки сына, его грустный голос и глаза побитой собаки заставляли Матвея возвращаться туда, где не были рады его появлению. В конце концов он сказал то, к чему Татьяна сознательно его подводила:
– Давай разводиться.
– Давно пора, – кивнула жена. – Тоже мне, счастье – с таким полудурком жить. Купается в своих соплях, точно девица. Толку, как с козла молока. Да я бы с такими родителями так развернулась, у меня бы денег море было, а с тобой лишней шмотки не купишь, не то что в отпуск съездить!
Матвей сжал кулаки, бросил сквозь зубы:
– Разменяем квартиру, живи, как знаешь, и ищи себе побогаче да поглупее. С меня тупости хватит, поумнел.
Татьяна зло усмехнулась:
– Разменяем! Щас! Разбежался! Это кто ж тебе, интересно знать, позволит детей площади лишать? Хочешь свободы – плати. Оставляй квартиру и катись куда хочешь.
Матвей смотрел на жену, будто впервые видел. Сказал, точно сделал великое открытие:
– Какая же ты сука!
Она только усмехнулась в ответ. Для Тани Барановой эти слова казались наилучшим комплиментом. У нее – рязанской девочки без роду, племени, особых перспектив, но с большими амбициями – практически в кармане оказалась трехкомнатная квартира в Москве. В том, что такой тютя, как ее муж, эту квартиру оставит ей, сомневаться не приходилось. Хотя он и попробовал побороться:
– А если я обращусь в суд?
– Лишу тебя родительских прав, – сухо, твердо, как на деловых переговорах, ответила она. – Все давно решено, все десятки раз передумано.
– Что ты несешь?!
– Я просто предупреждаю. Не съедешь в коммуналку – у меня найдется сотня свидетелей тому, как ты бьешь детей, орешь на них и вообще не даешь им жизни. Еще они охотно подтвердят то, что ты регулярно выпиваешь, ругаешься матом и ведешь аморальный образ жизни.
– Но ведь это неправда!
– Докажи.
– Я тоже найду свидетелей.
– Повоюем?
Она смотрела на него с такой неприкрытой насмешкой, с таким презрением, уверенностью в своей победе, что он отчетливо понял – ему с ней не справиться. Если бы он мог к кому-то обратиться если не за советом, то хотя бы за помощью…
Но за годы своего брака он как-то незаметно растерял всех друзей. Сначала они могли помешать маленькому ребенку, потом – не вполне здоровой теще. Да и у самого Матвея не было желания выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение. В благополучный период он как-то и не заметил, что друзья перестали звонить и просить о встрече. У него, как у любого современного человека, не было свободного времени, и иногда он даже радовался, что не надо ничего выкраивать, ломать планы или под кого-то подстраиваться. Но с уходом родителей и после разлада с женой он как никогда раньше ощутил свое одиночество и нехватку родного плеча. Бросился звонить по старым номерам, но, как это часто бывает, «иных уж нет, а те далече». Старые связи восстановить не удалось. Кого-то не смог найти, с кем-то не смог договориться, а с теми, с кем все-таки встретился, не почувствовал былой легкости в общении. Как-то не получилось рассказать им без затей о том, что жизнь сложилась паршиво, на душе скребут кошки, а будущее – туманно и уныло…
