Вот и стою я, мечтаю. Вдруг кто-то кладет руку мне на плечо. Оборачиваюсь – мент.
А мерзкий еврейский юноша на меня указывает:
– Вот он.
– Ты чего, – говорю, – опух?
Смотрю по сторонам – Лехи нигде нет.
– Пройдемте со мной, – говорит мент.
– Не хочу, – отвечаю, – я с тобой идти.
И убегаю. Хорошо так побежал, легко. Правда, недалеко. Метра на три.
И получил ментовской дубинкой по физиономии. Упал. Мент меня поднял и ведет в козелок. Тут Леха появляется.
– Не ссы, – кричит, – я тебя не брошу.
И на прощанье ручкой машет.
А меня в козелок сажают. А Леха ручкой машет. Ну прямо мелодрама. Не плачь, мол, любимый, я тебя дождусь.
Привезли меня в отделение. Посадили в обезьянник. Потом отвели в кабинет.
А в кабинете сидит капитан.
– Присаживайтесь, – говорит.
– Спасибо, – говорю.
Капитан вещички перебирает, которые у меня из карманов вытащили. А вещичек-то – кот наплакал. Пачка сигарет, студенческий билет да мелочь.
– Студент, значит, – говорит капитан.
– Студент.
– Зачем же ты, студент, драку устроил?
– Никакой, – говорю, – драки не было.
– Была бы, если б я не вмешался, – говорит сержант, который меня дубинкой приложил.
– А зачем ты, студент, оказывал неповиновение сотруднику милиции?
– Испугался, – говорю. – Больше так не буду. Отпустите меня, дяденька.
– Какой я тебе дяденька, придурок? – взъелся капитан. – Ишь чего захотел – отпустите. Никуда мы тебя не отпустим.
– А что со мной теперь будет?
Капитан достает из моей пачки сигарету, прикуривает и говорит:
– Судить тебя будем.
У меня аж мурашки по телу пробежали. Больно мне это слово не понравилось – будем.
Если бы он сказал: «Судить тебя будут», – тогда все понятно.
А тут – будем. То есть прямо здесь. В отделении. Сержант как раз сменил дубинку на автомат Калашникова.
И снова мне вспомнился наш приятель Романченко, у которого мужик крылья сделал. Он, кроме истфака, еще на юридическом учился. На заочном. И тоже, соответственно, экзамены сдавал. И спросил его преподаватель:
– Какие вы знаете суды?
Романченко подумал и сказал:
– Верховный. Арбитражный.
И замолчал.
– А еще?
– А еще, – говорит Романченко, – суд Линча.
И у меня этот суд Линча в голове вертится, не выходит.
Сейчас отведут за угол и дадут залп из «калаша».
А капитан, гад, чувствует мое состояние и подначивает:
– Тебя, – говорит, – сержант имел полное право пристрелить. В Америке он бы тебя и пристрелил. И ничего бы ему за это не было.
А сержант головой кивает:
– Пристрелить никогда не поздно.
То ли предлагает, то просто вслух размышляет.
Я уже, признаться, с жизнью простился, когда появился Леха. И сразу перевел разговор в деловую плоскость:
– Может, как-нибудь договоримся?
– Ты мне взятку предлагаешь? – спросил капитан.
– Не то чтобы взятку…
– Взятку я не возьму, – гордо заявил капитан. – А десять тысяч возьму.
Не помню, что такое в ту пору было 10 тысяч. Помню, на Адмиралтейство я помочился за два косаря. Но это было позже. Это были уже полноценные деноминированные рубли. Менты сначала хотели три косаря снять – как-никак, памятник архитектуры. Но сторговались на двух.
В общем, думаю, 10 тысяч – это не очень много было. По-божески. Но у нас денег совсем не осталось. Мы же хотели у Стива на халяву выпить.
– Мы сейчас сбегаем и принесем, – предложил Леха.
– Один сбегаешь, – сказал капитан. – А дружок твой пока у нас покантуется.
Леха убежал. Я остался заложником. Капитан дал мне бумагу с ручкой и велел писать объяснительную.
– Что писать?
– Что было, то и пиши.
«Я шел по улице, и меня остановил милиционер, – написал я. – Увидев милиционера, я испугался и побежал. А он меня догнал и привез в отделение».
– Что за бред!? – закричал капитан.
– Что было, то и написал.
– Ты пил?
– Немножко.
– Вот так и пиши. Выпив столько-то, я шел по улице.
«Выпив банку пива, я шел по улице», – переписал я.
– Какую банку!? – снова закричал милиционер. – От тебя разит, как из винного погреба.
Я не стал спорить. И переписал во второй раз: «Выпив две банки пива, я шел по улице».
– Ты издеваешься? – спросил капитан. – С чего бы тебя сержант бить стал, если бы ты две банки выпил? Пиши честно: выпив десять банок пива, я шел по улице.
– Десять банок мне не выпить.
Капитан встал и начал нервно ходить по комнате.
– Ты студент?
– Я же говорил – студент.
– Вот мы по месту учебы и сообщим, сколько банок ты выпил.
– Не надо сообщать по месту учебы, – сказал я и опять прибавил: – Дяденька.
Черт меня дернул этого дяденьку всюду добавлять.
Дяденька обиделся и увеличил количество выпитого мною пива до двенадцати банок.
– Двенадцать – это перебор.
– Будешь спорить – еще водку прибавлю.
Я не стал спорить и согласился на пятнадцать банок. До сих пор не понимаю, зачем ему вздумалось эти банки накручивать. Может, у них отчетность такая? Скажем, за месяц они должны поймать десять преступников, хлопнувших по пять банок, и пять преступников, выжравших по десять.
Капитан забрал объяснительную и замолчал. И я замолчал. Не находилось как-то общих тем для разговора.
Наконец, капитан заговорил. Лучше бы, честное слово, молчал.
– Кинул тебя твой приятель, – сказал капитан. – Не вернется он. Пожалел десять тысяч.
– Он вернется, – не согласился я, хотя, признаться, уверенности в моих словах не чувствовалось.
– Нет, не вернется, – злорадно повторил капитан. – Он на эти десять тысяч еще пива прикупил и сейчас с кем-нибудь бухает.
– А я?
– А ты будешь у нас ночевать. А наутро под суд пойдешь.
– Не надо меня под суд.
– Надо.
Спор мог бы длиться до утра, но, к счастью, в кабинет вбежал запыхавшийся Леха.
