– От непогашенной сигареты может возникнуть лесной пожар, – говорил Аркаша.
Обычно таких людей бьют ногами по лицу, но Аркаша являлся настолько правильным, что занимался физкультурой и был сильнее всех.
Каждое лето проходило у нас под знаком какого-то одного увлечения. Одно лето – рыбалка, другое – мопед. После мопеда настала очередь девушек. Мопед мы забросили. Все, кроме Аркаши. Он продолжал с ним возиться.
Мопед, надо сказать, был знатный. Самый настоящий, собранный из всякого хлама. К остаткам велосипеда «Салют» был приделан усовершенствованный мотор от электробритвы «Харкiв» и бензобак от моторной лодки. Как-то так.
Мопед, правда, не ездил. Но Аркаша ежедневно чинил его, менял цилиндры и поршни, надеясь на чудо.
– Я мог бы купить мотоцикл «Минск», – говорил Аркаша, – но лучшая вещь – это та, которая сделана своими руками.
– Вряд ли этот тезис применим к средствам передвижения, – говорил Кирилл, но Аркаша его не слушал.
И вдруг Аркаша нашел девушку. Мы, которые искали, не нашли, а он нашел.
Свою любовь Аркаша обнаружил в той части берега реки Луги, который назывался пляжем.
Как-то мы сидели на пляже и по обыкновению пили пиво и играли в карты. Мы с Толиком также курили и громко ругались матом. Вокруг нас, как обычно, образовалась санитарная зона. Бабушки отгоняли от нас детишек и заставляли их сидеть к нам спиной, чтобы не научились плохому.
К нам подошла девушка и попросила открыть банку вишневого компота. Аркаша открыл компот и влюбился.
Он уверял, что встретил любовь своей жизни.
Девушка училась в каком-то музыкальном училище. У нее на даче стояло пианино. Или фортепьяно, я не разбираюсь. Мы ходили к ней в гости, она угощала нас компотами и играла Шопена. Или Бетховена. Говорю же, я не разбираюсь.
Собственно, к ней в гости должен был ходить один Аркаша. Но он не знал, о чем разговаривать с девушкой. И брал с собой нас.
Мы должны были развлекать ее разговорами, а кроме того, изображать чернь, на фоне которой Аркаша смотрелся особенно выгодно.
– Что бы вам еще сыграть? – спрашивала девушка.
– Мурку, – в двадцатый раз острил я.
– Он ничего другого не знает, – в двадцатый раз подхватывал Аркаша, и все улыбались.
– Не хотите ли чайку? – спрашивала мама девушки.
– Нам бы пивасика, – говорил Толик, и все опять улыбались.
Иногда мы заводили разговор про мопед. Аркаша включался, а мы радовались, глядя, как девушка-пианистка изнывает от тоски.
Наконец мы собрались на дискотеку. На другой берег Луги. Толмачево расположено по двум берегам. На нашем, дальнем от Петербурга, – деревня. А на другом – поселок городского типа.
На высоком холме построено здание в стиле классицизма. Желтого цвета с белыми колоннами. Зачем его построили – никто не знал, поэтому там проводили дискотеки.
Аркаша решил удивить пианистку. Поехать с ней на дискотеку на мопеде.
В принципе, удивить ему удалось. Пианистка, увидев, мопед, весьма удивилась.
– Это ездит? – брезгливо спросила она.
– Отлично ездит, – соврал Аркаша.
Правильные люди врать не умеют. А вранье – это ремесло, которому нужно долго и усердно учиться. Вранье – это искусство, которое нужно постигать умом и сердцем.
Врать нужно, когда вранье нельзя проверить. Скажем, один мой знакомый уверял, что пробежал стометровку за восемь секунд, только этого никто не видел.
– Пробеги сейчас, – говорили ему.
– Сейчас не могу. После перелома разучился. А в детстве за восемь секунд пробежал.
Как говорится, простенько и со вкусом. Не подкопаешься.
Врать можно, когда проверить вранье сложно.
– На Спартакиаде в Лодейном Поле я пробежал стометровку за восемь секунд. Мировой рекорд – девять и пятьдесят восемь, а я за восемь пробежал. Илья Петрович может подтвердить.
Ну не ехать же в Лодейное Поле искать какого-то Илью Петровича.
Но врать глупо, когда вранье немедленно выползает наружу.
– Я могу пробежать стометровку за восемь секунд.
– Пробеги.
И что остается? Остается только стоять и, как говорили в детстве, обтекать.
Аркаша соврал глупо.
– Отлично ездит, – сказал Аркаша и завел мопед, который, конечно же, не завелся.
Мы стоим. Смеемся. Пианистка хмурится и поджимает губки:
– Лучше бы, – говорит, – вы меня на автобусе отвезли. Оно, – говорит, – проще и сраму меньше.
– Конечно, лучше, – сказали мы и пошли на автобус.
Пока мы ехали в автобусе, случилось чудо. Мопед не просто поехал, но и умудрился доехать до дискотеки.
Аркаша сиял от удовольствия. Пианистка потирала отбитую об раму задницу.
Местная детвора тыкала в мопед пальцами и отпускала колкие шуточки. Предлагала купить мопед за бутылку пива. Показывала, в какой стороне принимают металлолом.
Пианистка делала вид, что она не имеет к мопеду никакого отношения, и пыталась ретироваться, но Аркаша крепко держал ее за руку.
– Смотри, как движок нагрелся, – говорил Аркаша. – Ты потрогай, потрогай.
– Пустите меня, – рвалась пунцовая пианистка.
– Лучше потрогай движок, иначе не отстанет, – сказал Кирилл.
Когда пианистка освободилась, мы угостили ее грейпфрутовым ликером.
Выпив, пианистка подобрела и простила Аркашу. Их отношения были еще столь чисты и благородны, что не предполагали долгой ссоры из-за какого-то мопеда.
Ссоры-то не было, но и отношения как-то не развивались. Они танцевали медляки. Все кругом танцевали, прижавшись друг к другу. Терлись друг о друга потными телами, получая умеренное сексуальное наслаждение.
Аркаша танцевал строго. Одна рука на талии партнерши, во второй руке – ее рука. И расстояние между его грудью и ее скромным бюстом – сантиметров тридцать. Расстояние, разумеется, а не бюст.
После танца Аркаша церемонно кланялся, а она изображала нечто вроде реверанса. Местная детвора продолжала показывать на них пальцами и отпускать пошлые шуточки.
– Действуй, старик, – сказал Кирилл.
– Как? – спросил Аркаша.
– Выпей для храбрости.
Аркаша немедленно процитировал Сократа:
– Пьянство – добровольное безумие.
– Добровольное безумие – это две недели обхаживать девку безо всякого толка.
– Мы замечательно общаемся, – сказал Аркаша. – Нам интересно вдвоем.
– Он у вас дурачок? – спросила буфетчица.
