– Мне бы не пришлось писать ему, – объяснила Красуля, – если бы Стэн не свалился в прошлом году с воспалением легких.
Я говорю:
– И только тогда я узнала, где ты!
Тут на глаза мне навернулись слезы, сама не знаю почему. Видимо, вспомнилось, как я была счастлива, когда это узнала, и как была несчастна прежде, а кроме того, потому что мне хотелось, чтобы она сейчас же сказала: «Но с тобой я, конечно, все равно собиралась связаться. Уж с тобой-то!» Но она этого так и не сказала.
– Бет не знает, – сказала я. – Думает, я просто так сюда поехала.
– Еще не хватало, – спокойно отозвалась Красуля. – В смысле, не хватало, чтобы еще и она знала.
Новостей о доме у меня для нее было множество. Я рассказала ей, что транспортная компания отца выросла с трех грузовиков до двенадцати и что Бет купила ондатровую шубу и тоже расширила бизнес, поэтому теперь у нас в доме располагается ее косметическая клиника. Под это дело она выделила комнату, где раньше спал отец, а тот вместе с железной койкой и кипой старых журналов переместился в свой офис – бывшую казарму ВВС, которую он прикупил рядом с гаражом. Изучая за кухонным столом свой аттестат («Сениор матрик», как он тогда в Онтарио назывался), я слушала, как Бет говорит:
– У вас такая нежная кожа! Вам ни в коем случае нельзя касаться ее салфетками, – после чего втюхивает очередной краснорожей бабе лосьоны и крема. А другой раз не таким настырным, но тоже весьма искательным тоном: – Я же и говорю: это воплощение Зла! У нас тут воплощенное Зло обитало прямо в соседнем доме, а я и не подозревала, потому что как-то странно всех подозревать, правда же? Всегда ведь думаешь о человеке сперва хорошее. Пока он тебе по зубам не треснет.
– Это вы правы, – подтверждала клиентка. – И со мной всегда так же.
Или:
– Ты думаешь, что знаешь, что такое страдание. А на поверку выходит, что и половины не знаешь.
Потом Бет провожает женщину до двери, возвращается и со стоном произносит:
– Коснись в темноте ее рожи – от наждака ни в жисть не отличишь!
Но Красуле обо всем этом слушать было как-то не особенно интересно. Да и времени у нас было не много. Не успели мы допить кока-колу, как раздались быстрые четкие шаги по щебенке и в кухню вошел мистер Воргилья.
– Ты посмотри, кто приехал! – вскричала Красуля. И одновременно привстала, словно хочет его коснуться, но он сразу завернул к раковине.
И столько было в ее голосе веселого удивления, что про себя я сказала: гм, а ведь она, скорей всего, ничего ему не говорила ни про мое письмо, ни про то, что я уже еду.
– Это Крисси, – сказала она.
– Вижу, вижу, – отозвался мистер Воргилья. – Тебе, Крисси, наверное, нравится жара, раз ты приехала в Торонто летом.
– Она собирается искать работу, – сказала Красуля.
– А у тебя есть какая-нибудь квалификация? – спросил мистер Воргилья. – У тебя хватит квалификации, чтобы найти работу в Торонто?
Красуля говорит:
– У нее «Сениор матрик».
– Ну, будем надеяться, что этого хватит, – сказал мистер Воргилья.
Налил себе стакан воды и выпил залпом, стоя к нам спиной. В точности так же, как он делал, когда мы с Красулей и миссис Воргильей сидели за столом в том другом доме, который стоит рядом с нашим. Мистер Воргилья входил, вернувшись с какой-нибудь репетиции или сделав перерыв между уроками фортепьяно, которые давал в гостиной. При звуке его шагов миссис Воргилья включала предупреждающую улыбку. И мы тут же опускали глаза на буковки игры в скрэббл, предоставляя ему решать, замечать нас или нет. Иногда он и впрямь нас не замечал. Открывшаяся дверца шкафа, хлынувшая из крана струя воды, хлопок стакана, поставленного на полку, – все это действовало, как маленькие взрывчики, которыми он пугал нас, заставляя сидеть при нем чуть дыша.
У нас в школе он был учителем пения, и там все было то же самое. Он входил в класс походкой человека, который не должен терять ни минуты, сразу раздавался удар по столу указкой, и мы должны были начинать. Потом он принимался вальяжно расхаживать по проходам: уши навострит, голубые глаза выпучит и всем видом выражает напряженность и готовность рассердиться. В любой момент мог у твоей парты остановиться, чтобы послушать, как ты поешь: не фальшивишь ли, не сачкуешь ли, молча открывая рот. Потом медленно наклонит голову, вперив в тебя свои выпученные зенки, а остальным уже сделал руками знак притихнуть, чтобы выставить тебя на позор. Говорили, что таким же диктатором он был везде и всегда – во всех своих разнообразных хорах и певческих коллективах. При этом певцы его любили, особенно певицы. На Рождество вязали и дарили ему всякие вещи. Носки, перчатки и шарфики, чтобы он не застудился, перебегая из школы в школу и от хора к хору.
Когда миссис Воргилья была уже так тяжело больна, что в доме полностью распоряжалась моя сводная сестра, Красуля выудила из ящика какую-то вязаную вещицу и потрясла ею у меня перед глазами. Это тоже был подарок, но пришедший без указания имени дарителя.
Я не могла понять, что это такое.
– Это «питер-хи́тер», варежка на пипиську, – усмехнулась Красуля. – Миссис Воргилья велела ему не показывать, а то взбесится. А ты что, не знаешь, что такое питер-хитер?
– Гм, – сказала я.
– Это просто прикол.
Вечерами оба – и Красуля, и мистер Воргилья – ходили на работу. Мистер Воргилья играл на пианино в ресторане. Надевал для этого смокинг. А Красуля продавала билеты в кинотеатре. Кинотеатр был всего в нескольких кварталах, и я пошла туда с ней. А когда увидела, как она сидит в будке билетной кассы, поняла, что боевая раскраска, начесанные крашеные волосы и обручи в ушах не так уж и случайны. Красуля выглядела примерно так же, как те девушки, что проходили мимо по улице и иногда заворачивали со своими парнями в кино. А еще она очень походила на некоторых из девиц, портреты которых красовались на плакатах, ее окружавших. Весь ее вид выражал сопричастность миру всяческих драм, страстных любовей и опасных приключений, который как раз и демонстрировали тут на экране.
Она выглядела так, что – говоря словами моего отца – прямо круче кучи; раздайся, грязь, навоз плывет.
– Почему бы тебе просто не погулять немного по округе? – предложила она мне.
Но просто так гулять мне было как-то странно: казалось, все на меня смотрят. Я не могла себе представить, как это я буду сидеть в кафе и пить кофе: все сразу поймут, что мне нечего делать и некуда идти. Как это я пойду в магазин, буду примерять платья, которые не надеюсь купить. Я опять поднялась в горку и приветственно помахала рукой гречанке, которая всем что-то кричит из окна. После чего, воспользовавшись ключом Красули, вошла в дом.
Села на веранде на раскладушку. Одежду, которую я привезла с собой, развесить было негде, и я решила, что неплохим выходом из положения будет просто не распаковываться. Любой признак моего присутствия мистеру Воргилье будет, скорее всего, неприятен.
