Майк сказал:
– Дрых без задних ног.
– Спасибо. Чудесно, – ответила я.
В то утро все были приглашены на поздний завтрак к каким-то соседям, у которых бассейн. Майк заявил, что он бы лучше лишний раз наведался на поле для гольфа, если можно.
Санни сказала, что это можно, и посмотрела на меня. Я замялась:
– Ну, я не знаю, мне бы, конечно… – И тут вклинился Майк:
– А ты в гольф не играешь?
– Нет.
– Ну, все равно. Пошли вместе, будешь моим кадди.
– Давайте я буду кадди, – сказал Грегори.
Он только и ждал случая присоединиться к какому-нибудь нашему начинанию, уверенный, что с нами ему будет свободнее и интереснее, чем с родителями.
Санни сказала «нет».
– Ты пойдешь с нами. Ты что, не хочешь купаться в бассейне?
– В бассейн все дети писают. Надеюсь, ты это знаешь.
Перед уходом Джонстон предупредил нас, что обещают дождь. Майк сказал, ничего, мы рискнем. Мне понравилось это «мы», а еще больше мне понравилось ехать с ним в машине на месте жены. Приятна была сама идея того, что мы пара, – идея, в сущности, бредовая и девчоночья. Фантазии на тему того, что я жена, мне стали вдруг безумно привлекательны, как будто я этого еще не хлебнула в жизни. Хлебнула, но у меня этого не было с таким мужчиной – с настоящим моим возлюбленным. Разве не может быть так, что я сумею начать новую жизнь в любви, в истинной любви, сумею как-нибудь избавиться от тех своих черт, которые такой любви мешают, и стать счастливой?
Но вот мы наедине, и тут возникла скованность.
– Красиво здесь как, не правда ли? – сказала я. На этот раз сказала это искренне.
Сегодня, под серым облачным небом, холмы стали как-то милее и краше, чем выглядели вчера, при беспощадном солнечном свете. Листва деревьев в конце лета имела вид уже потрепанный, многие листики начали по краям рыжеть, а некоторые совсем пожелтели или покраснели. Выделялись деревья разных пород.
– Смотри: дубы, – сказала я.
– Здесь песчаная почва, – сказал Майк. – Вся местность, все эти холмы называются Дубовые Кряжи.
Я сказала, что Ирландия, наверное, красивая страна.
– Только больно уж там местами голо. Голые скалы.
– А что, твоя жена там выросла? И говорит с этим их очаровательным акцентом?
– Если бы ты ее послушала, тебе бы так и показалось. Но когда она возвращается туда, ей говорят, что она его утратила. На их слух она говорит как американка. Они говорят «американка» – Канада для них вообще не в счет.
– А ваши дети – в их речи, наверное, вообще ничего ирландского не чувствуется?
– Нет, конечно.
– А кто у вас? В смысле, мальчики? Девочки?
– Две девочки и мальчик.
Мне очень захотелось рассказать ему о противоречиях моей жизни, о ее горестях и нуждах. Я сказала:
– Я очень скучаю по детям.
Но он не ответил. Ни слова ни сочувствия, ни ободрения. Возможно, ему показалось неподобающим в данных обстоятельствах рассуждать о наших детях и супругах.
Вскоре после этого мы въехали на парковочную площадку у клаб-хауса, и Майк неожиданно оживленным тоном – пытаясь, видимо, компенсировать скованность, в которой пребывал, пока ехали, – сказал:
– Похоже, из-за прогноза все воскресные любители гольфа остались дома.
Действительно, на всей площадке была лишь одна машина. Он вышел и направился к кассе платить за пользование полем.
Прежде я никогда на поле для гольфа не бывала. Как в эту игру играют, видела, но только по телевизору, да и то раз или два и всегда не по своей воле; была наслышана, что определенный вид клюшек называется айрон, то есть «железка», есть клюшка под названием ниблик, а само поле именуется «линкс». Когда я сообщила об уровне своей подготовленности Майку, он сказал:
– Ну-у, тогда тебе, наверное, будет жутко скучно.
– Станет скучно – пойду прогуляюсь.
Это ему вроде бы понравилось. Он положил тяжелую теплую ладонь мне на плечо и говорит:
– Так ведь игра как раз в этом и состоит.
Мое невежество было прощено (разумеется, мне не пришлось реально выполнять функции носильщика и мальчика на побегушках), и скучно мне не было. Все, что мне предлагалось делать, – это ходить за ним следом и смотреть. Да, собственно, даже и смотреть было не обязательно. Я могла смотреть на деревья и любоваться окрестностями поля: деревья были высокими, с пышными кронами и стройными стволами, а вот какой породы… Может быть, акации? Иногда по кронам с шумом пробегал ветерок, которого внизу, где находились мы, не чувствовалось вовсе. Кроме того, в гуще ветвей прятались стаи птиц – черных дроздов или скворцов, – которые иногда по каким-то их общественным надобностям взлетали, но только для того, чтобы перепорхнуть с одного дерева на другое. Кстати, сейчас мне вспомнилось и то, зачем это было птицам: в августе и даже в конце июля они устраивают шумные массовые сборища – начинают сколачивать стаи для отлета на юг.
То и дело Майк что-нибудь говорил, но вряд ли мне. Отвечать нужды не было, да я на самом деле и не смогла бы. Впрочем, говорил он, как мне казалось, несколько больше, чем это делал бы человек, играющий сам с собой. Его бессвязные слова были то высказанным себе под нос порицанием, то похвалой или предостережением, а иногда и словами-то не были – всего лишь звуками, заменяющими слова, и они, наверное, действительно были исполнены смысла, понять который можно было лишь при условии, что знаешь человека по-настоящему и прожила с ним долгие годы в невынужденной близости.
Так вот что, стало быть, я должна была делать: давать ему усиленное, расширенное восприятие самого себя. Обеспечивать этакое утешительное самовосприятие, быть для него человеком-прокладкой, смягчающей одиночество. Он бы не стал ожидать этого и не требовал бы подобного, во всяком случае так естественно и легко, от другого мужчины. Да и от женщины, с которой не ощущал бы определенной установившейся связи.
Во все это я не вдумывалась. Но это носилось в воздухе, в самом удовольствии, которое я испытывала, расхаживая вслед за ним по полю. Похоть, которая столь яростно палила меня ночью, развеялась и уравновесилась, стянувшись до размеров вполне безопасной дежурной горелки, какие бывают в газовых колонках, и ждала своего часа спокойно и супружески. Я смотрела, как он выставляет мяч, осматривается и выбирает направление, раздумывает, щурится и наносит удар, потом наблюдала за полетом мяча, который, с моей точки зрения, всегда казался победным, но у него обычно вызывал недовольство, и мы снова переходили к следующей задаче, к нашему общему непосредственному будущему.
Расхаживая по полю, мы почти не разговаривали. Интересно, дождь-то пойдет или нет? – интересовались мы. Чувствуешь, капнуло? Мне показалось, что вроде да. А может, и нет. Это не был светский разговор о погоде: все непосредственно касалось игры. Удастся закончить раунд или нет?
