Что там еще? Матерчатый кошелек с несколькими банкнотами. Двадцать семь долларов. Еще кошелечек с мелочью, пересчитывать которую он не удосужился. Ярко-синяя банковская книжка. Он открыл ее машинально, не ожидая увидеть ничего необычайного.
А за пару недель до этого настал тот день, когда Джоанна получила право перевести наследство миссис Уиллетс на свой расчетный счет, прибавив эти деньги к сумме, которая у нее была скоплена. Банковскому контролеру она при этом объяснила, что не знает, когда деньги могут ей понадобиться.
Сумма не была ошеломительной, но определенное почтение внушала. Пусть небольшое, но это было состояние. В сознании Кена Будро к облику Джоанны Парри добавился некоторый лоск и глянец.
– А вы ведь, кажется, были в коричневом платье? – спросил он, когда она принесла кофе.
– Да, это верно. Вошла сюда в нем.
– Я думал, мне приснилось. А это были вы.
– Совсем как в том, другом вашем сне, – сказала Джоанна, и ее веснушчатый лоб стал огненно-красным.
О чем речь, Кен, разумеется, не понял, а сил на то, чтобы дознаваться, у него не было. Не исключено, что имелся в виду сон, от которого он проснулся, когда она над ним сидела ночью, – но он совершенно не помнил его содержания. Он снова закашлялся, но уже не так свирепо, а она подала ему клок туалетной бумаги.
– Так, здрасте, – сказала она. – А куда кофе-то будем ставить? – Она толкнула к кровати деревянный стул, ею же отодвинутый, чтобы легче было подступаться к больному. – Ну вот, так-то лучше. – Подхватила его под мышки, приподняла и сунула под спину подушку. Подушка была грязная, без наволочки, но еще ночью она успела обернуть ее полотенцем.
– А вы не могли бы посмотреть, нет ли внизу сигарет?
Она укоризненно качнула головой, но сказала:
– Ладно, гляну. У меня там все равно еще крекеры в духовке.
Кен Будро был из тех, кто легко и дает, и берет в долг деньги. Во многом те невзгоды, что на него обрушились (или которые он на себя навлек, если смотреть под другим углом), были вызваны тем, что он не способен был отказать приятелю. Такие у него были понятия о товариществе. Кстати, из ВВС после войны его никто не гнал, он сам подал в отставку из солидарности с приятелем, которого действительно выперли за то, что на вечеринке личного состава он оскорбил старшего офицера. На таких вечеринках положено шутить, ничего не принимать всерьез и не обижаться, так что наказали того приятеля несправедливо. А из фирмы, торгующей удобрениями, его уволили за то, что он без разрешения махнул на грузовике компании через границу в США, да еще и в воскресенье: надо было выручать кореша, который там ввязался в драку, за которую ему грозил арест и тюрьма.
Кроме всего прочего, солидарность и товарищество требовали натянутых отношений с начальством. Впрочем, ему и без того трудновато было ходить по струнке, это он признавал и сам. Чтобы вспомнить слова «да, сэр» и «нет, сэр», приходилось долго чесать в затылке. Но из страховой компании его не увольняли, просто не продвигали по службе и так замурыжили, что казалось, это делалось специально, чтобы он уволился, и в конце концов так он и поступил.
Свою роль играла и выпивка, это нельзя не признать. А также убежденность в том, что жизнь – это такое дело, где должно быть место подвигу, а не то, что мы имеем нынче.
Ему нравилось рассказывать, что гостиницу он выиграл в покер. Не то чтобы он был такой уж заядлый игрок, но это производило впечатление на женщин. Не будешь же говорить, что принял ее не глядя в счет долга. И даже когда разглядел, все уверял себя, что ее еще можно спасти. Быть самому себе хозяином так здорово! Эта гостиница не представлялась ему местом, где люди действительно могли бы жить, – ну, разве что кроме охотников осенью. Его мысленному взору виделось тут питейное заведение и ресторанчик. Вот только повара бы найти. Но прежде чем здесь что-то начнется, надо вложить деньги. Выполнить работы, много всяких работ, больше, чем он мог сделать сам, хотя нельзя сказать, чтобы руки у него были не на месте. Если пережить зиму, делая то, с чем способен справиться сам, и этим доказать серьезность намерений, то, может быть, в банке дадут кредит, думал он. Но нужен был и другой кредит, поменьше, но зато срочный – на то, чтобы хоть зиму пережить; вот тут-то и возник светлый образ тестя. Можно было попытаться занять у кого-нибудь еще, но перехватить у тестя все же проще.
В голову пришла блестящая идея: облечь просьбу в форму предложения продать мебель, тем более понятно, что старик никогда на это не раскачается. Где-то на задворках сознания маячила смутная память о займах, еще висящих на нем с прошлых времен, но эти деньги, почти не кривя душой, он считал вовсе не долгом, а чем-то вроде компенсации за то, что он поддерживал Марселу во время жутких закидонов (тогда это были ее закидоны, его собственные начались позже) и признал Сабиту своей дочерью, хотя на сей счет у него имелись сомнения. Кроме всего прочего, Маккаули были единственными его знакомыми, чьи деньги заработаны теми, кого уже и в живых-то нет.
Я привезла вам мебель. Х-хы!
Он, главное, не мог понять, что это ему дает в нынешней ситуации. Одолевала сонливость. Когда она явилась с крекерами (и без сигарет, увы), спать он хотел больше, чем есть. Чтобы ее не расстраивать, половину крекера все же сжевал. И сразу заснул мертвым сном. Когда она, перекатывая его на один бок, потом на другой, вытаскивала из-под него грязную простыню, а потом расстилала свежую и вкатывала его на нее, не поднимая с кровати и стараясь не разбудить окончательно, он действительно проснулся лишь наполовину.
– Я нашла тут у вас чистую простыню, но она так выношена, аж насквозь светит, – сказала она. – Она не очень хорошо пахла, так я ее чуток проветрила на веревке.
Позже он осознал, что звук, который доносился до него словно из какого-то сна, на самом деле был гудением стиральной машины. Осознал, но не мог понять: ведь там подогрев воды не работает! Должно быть, она на плите грела воду ведрами. Спустя еще какое-то время он услышал, как заводят двигатель его машины и на ней отъезжают. Ключи она взяла, видимо, из кармана его брюк.
Вот, уезжает на единственном, что у него есть ценного, бросает его, а он не может даже позвонить в полицию, чтобы ее перехватили. Телефон отключен, да если бы и работал, поди еще доберись до него!
И вечно над ним этот дамоклов меч: приведешь такую, а она обкрадет и сбежит, поди потом ищи ветра в поле… С этою мыслью он повернулся на другой бок на пахнущей травами и ветром прерий свежей простыне и опять заснул, зная наверняка, что она всего лишь поехала за молоком, маслом, хлебом и яйцами – всем необходимым для нормальной жизни; небось еще и сигарет купит, а потом вернется, примется там внизу хлопотать, шаркать, позвякивать, и звуки ее деятельности будут словно натянутая под ним страховочная сетка, ниспосланный свыше дар, который следует принять без вопросов.
В его жизни как раз назрела проблема женщины. На самом деле даже двух – молодой и стареющей (то есть, вообще-то, его ровесницы); они одна о другой знали и были вполне готовы вцепиться друг дружке в волосы. Ему же в последнее время от них доставались одни стенания и жалобы, перемежаемые злобноватыми заверениями в любви.
